Криминализация ВИЧ побуждает людей отказываться от тестирования на ВИЧ. Наказание для тех, кто знает свой статус, содержит скрытое послание: «Сделай тест, и тебя могут арестовать».
Иногда стигма в отношении ВИЧ проявляется очевидно, оскорбительно и нелепо. Например, кто-то панически боится обнять человека с ВИЧ, предпринимает смехотворные меры, чтобы стерилизовать посуду или полотенце, которым мы воспользовались. В других случаях она принимает более скрытые формы – предвзятость, которую пытаются преподнести как жалость и сочувствие.
Но есть и совершенно иное измерение стигмы. Это стигма, которую испытывают люди, которых обвиняют или преследуют правоохранительные органы за то, что они не рассказали о своем ВИЧ-статусе до секса. Их имена и фотографии публикуются в местных новостях с истеричными заголовками вроде «СПИД-террорист» или «Чудовище СПИДа», а в статьях пишут, что они инфицировали или подвергли своих партнеров значительному риску, даже если это совершенно не так.
Трудно представить, каково оказаться на месте Ника Роадеса, Моник Мори, Роберта Сатла или тысяч других людей по всему миру, которых обвиняли в «ВИЧ-преступлениях». Эти трое пережили уголовное преследование за передачу ВИЧ, и им достало смелости открыто рассказать свои истории, став активистами.
Ник, Моник и Роберт – живые примеры того, что искренний рассказ о своей жизни иногда обладает огромной силой. Прошлой осенью был снят короткий документальный фильм «ВИЧ – это не преступление», где Ник, Моник и Роберт открыто выступили против стигмы и криминализации. Вместо того чтобы поддаться общественным насмешкам и осуждению, они преобразовали тяжелый опыт несправедливости в попытку помочь другим людям.
Сейчас Ник работает на дому в проекте «Позитивное правосудие». Это коалиция из более чем 40 профессионалов и экспертов, которые добиваются отмены уголовных статей, связанных с ВИЧ. Моник открыла дроп-ин центр, где предлагается тестирование на ВИЧ и помощь, в своем родном городе в Южной Каролине, где ее отец служит священником. Она также выступает с лекциями о своем опыте. Роберт уехал из Луизианы и теперь работает над проектом SERO (theseroproject.org), документируя случаи преследования в связи с ВИЧ и информируя о проблеме, а также поддерживая тех, кто столкнулся с обвинениями или риском уголовного преследования.
Несколько лет назад, когда криминализация ВИЧ оказалась в центре внимания активистов, многие люди считали, что это исключительно вопрос законодательства и гражданских прав – еще один из многочисленных примеров несовершенства системы правосудия. Без сомнения, так и есть. Однако это еще и проблема общественного здравоохранения, поскольку единственная надежная защита от уголовного преследования – это незнание своего ВИЧ-статуса. Криминализация побуждает людей отказываться от тестирования на ВИЧ. Наказание для тех, кто знает свой статус, содержит скрытое послание: «Сделай тест, и тебя могут арестовать».
Криминализация по определению является дискриминацией. В 35 американских штатах, где есть уголовные статьи о передаче ВИЧ, нет ни одной статьи о гепатите, ВПЧ или других инфекциях, передаваемых половым путем, которые при отсутствии лечения могут убить. Все потому, что другие вирусы не ассоциируются с запретной сексуальностью, геями, анальным сексом, этническими меньшинствами или потребителями наркотиков.
Жажда крови людей с ВИЧ у публики остается огромной, несмотря на растущую осведомленность о ВИЧ/СПИДе. Исследователи из Университета Миннесоты обнаружили, что 63% геев (включая 79% очень молодых геев) и 38% ВИЧ-положительных геев поддерживают уголовные статьи, связанные с ВИЧ.
Однако стоит людям проанализировать эту проблему, цифры меняются. Почти все соглашаются с тем, что в большинстве таких дел процент приговоров непропорционально высок, и они могут приводить к реальному и потенциальному ущербу. Большинство людей готовы понять, что уголовные статьи, связанные с ВИЧ, в буквальном смысле создают отдельные законы для людей с ВИЧ, что само по себе неправильно, как и недопустимы отдельные уголовные законы для людей с конкретным цветом кожи, гендером или сексуальной ориентацией. Встает и вопрос о том, какую же роль должно играть уголовное законодательство в отношении других патогенов, передаваемых половым путем. Если такие законы и имеют право на существование, то они должны учитывать намерения, реальный риск, если он вообще был, и был ли причинен реальный ущерб.
Однако предстоит еще долгая и трудная борьба, и все может стать хуже, прежде чем станет лучше. В прошлом году штат Небраска ввел уголовное наказание для людей с ВИЧ, которые чихнули или которых вырвало на представителей правоохранительных органов, а законодатели штата Мэриленд попыталась увеличить наказание за секс без предварительного раскрытия ВИЧ-статуса до 25 лет лишения свободы. По счастью, есть и причины для надежды, включая растущий активизм на региональном уровне. Люди с ВИЧ и их союзники из штата Айова недавно смогли продвинуть законопроект, который радикально улучшит драконовские законы штата.
Однако главный повод для надежды – это такие люди как Ник, Моник и Роберт, которые дают отпор в лучших традициях ВИЧ-активизма. Их можно только приветствовать и надеяться, что вы тоже поприветствуете их, когда прочитаете эти истории криминализации ВИЧ. Их голоса останутся с вами и, возможно, побудят присоединиться к битве за правосудие для людей, живущих с ВИЧ.
***
Роберт Сатл, 33 года, город Милфорд, Пенсильвания
После разрыва кратких и удовлетворительных отношений, бывший партнер Роберта Сатла подал на него заявление в полицию, в результате, ему было предъявлено обвинение в соответствии с уголовной статьей штата Луизиана «Преднамеренное подвергание риску вируса СПИДа». Обвинения практически не расследовались, и Сатла не обвиняли в реальной передаче ВИЧ. Сатл шесть месяцев провел в тюрьме, после чего нашел новую цель в жизни – бороться с уголовными законами о ВИЧ в США и во всем мире.
Он был на кухонной полке. Ордер на обыск. Я вернулся домой с работы летом 2008 года, положил сумки, ключи и телефон и увидел его. Кто-то был в моей квартире. Они шарили по полкам и шкафам, перевернули все документы, посмотрели все лекарства. Они искали все, что как-то может быть связано с ВИЧ.
Все началось в канун 2007 года, я тогда познакомился с парнем через нашего общего друга. У нас были ни к чему не обязывающие отношения. Короткие и удовлетворительные. Когда я перестал видеться с ним, он начал мне угрожать, что выдвинет обвинения, что я первоначально не сообщил ему о ВИЧ-статусе, и это он и сделал.
Через несколько месяцев я нашел этот ордер на обыск. В августе полиция арестовала меня прямо у меня на работе. Все полетело в тартарары. Я скрывал свою гомосексуальность на работе, и не рассказал моей семье про ВИЧ-статус. Это была моя частная жизнь – мой диагноз, мои отношения. А теперь все без исключения знали, что у меня ВИЧ, и приходили к собственным выводам о моей сексуальной жизни.
После моего диагноза мне пришлось изучать, что такое ВИЧ и как жить с ним день за днем. Я не считал необходимым оправдываться перед другими. Теперь я оказался уязвим. Теперь, после моего ареста, моей частной жизни пришел конец. Я чувствовал себя на всеобщем обозрении.
После этого я два года периодически проводил в суде, пока не получил приговор в июне 2010 года: шесть месяцев в тюрьме и статус сексуального преступника на последующие 15 лет. Под моей фотографией на луизианских водительских правах красные заглавные буквы предупреждают – «СЕКСУАЛЬНЫЙ ПРЕСТУПНИК». Никогда не думал, что это случится со мной. Я учился, получил диплом, старался жить нормальной жизнью. Теперь все кончено, и это ужасно. Я не знал, к чему это может привести, что значит такой приговор в штате Луизиана, на Юге. Теперь я не просто черный парень, гей и ВИЧ-положительный, теперь я еще и бывший заключенный и официальный сексуальный преступник.
В тюрьме я думал о своей жизни, потому что я знал, что теперь мне нужен новый план. На следующий день после моего освобождения я залез в Интернет, начал искать и, наконец, нашел название тому, что со мной произошло – криминализация. Я нашел телефон Шона Страба в чем-то насчет борьбы с криминализацией ВИЧ, и я позвонил ему через 48 часов после того как вышел из тюрьмы. Я сказал Шону, что хочу помочь, что я готов посвятить этому всю свою жизнь – отмене законов о криминализации ВИЧ.
После этого я ездил в Женеву и Осло и выступал перед ЮНЕЙДС, рассказывая свою историю. Я присоединился к проекту «Позитивное правосудие» и Сети по правосудию и ВИЧ. Я переехал в Пенсильванию, чтобы работать с Шоном Страбом над открытием SERO – некоммерческой инициативы против криминализации ВИЧ, против стигмы и дискриминации и за равные права и возможности людей с ВИЧ.
Суды и юристы не понимают ни ВИЧ, ни науку о передаче вируса. ВИЧ – это не преступление. Криминализация – это не профилактика. А в Луизиане это лишь еще один способ упрятать черного мужчину за решетку.
Сегодня я говорю от лица тех людей, которые не могут говорить за себя сами. Я говорю за всех людей, которым не хватает силы.
Ник Роадес, 37 лет, город Ваверли, штат Айова
Ник Роадес ВИЧ-положительный. Он занимался сексом. У него была неопределяемая вирусная нагрузка. Он использовал презерватив. Ему сообщили, что за это он может до конца жизни сидеть в тюрьме. После того как партнер на одну ночь выдвинул обвинения, Роадес получил максимальный срок – 25 лет в тюрьме и пожизненный статус сексуального преступника. Письма от активистов убедили судью пересмотреть приговор. Роадес был освобожден через год, но он до сих пор должен регистрироваться как сексуальный преступник согласно варварским средневековым законам, а его жизнь навсегда изменилась.
В 2007 году я работал в видео-салоне и пытался привести в порядок мою жизнь. Я только что переехал на родину, поближе к своей семье. Я недавно нашел подходящую поддержку и терапию против ВИЧ. Впервые за долгое время я с надеждой смотрел в будущее. А потом три вооруженных детектива полиции пришли ко мне на работу и попросили пройти с ними в полицейский участок.
Я один раз встретился с парнем, с которым я познакомился в Интернете. Где-то неделю спустя был подписан ордер на мой арест «за криминальную передачу ВИЧ». Тот факт, что никакой передачи ВИЧ и в помине не было, не имел значения. Мне грозил приговор до 25 лет лишения свободы за тяжелое уголовное преступление. Мне было 33 года.
Я сидел на полицейском допросе, раскрывая очень личные подробности своей жизни, и не думал, что вообще переживу этот адский опыт. Я был напуган. Это было последней каплей. Я потерял всякое желание жить.
В местной газете вышла статья под заголовком «Местный житель арестован за передачу ВИЧ». Почти целый год моя жизнь состояла из семи недель в остром отделении психиатрической больницы, девяти месяцев в окружной тюрьме строгого режима (из них шесть месяцев в одиночной камере). Я ни разу не видел часов. Я никогда не смотрел в окно.
Наконец, состоялся мой судебный процесс. Мой адвокат советовал мне признать вину, и мы надеялись на сделку с прокурором. Я признался, и меня приговорили на месте. Результаты расследования были представлены накануне, их рассмотрели со мной в маленькой комнатке суда, а через пять минут я вошел в здание суда в наручниках и оранжевом костюме.
Приговор не занял много времени. Судья объявил, что я виновен и дал мне максимальный срок – 25 лет в тюрьме и пожизненная регистрация сексуального преступника.
Я был ВИЧ-положительным. Я занялся сексом. Я использовал презерватив. Никакой передачи ВИЧ не было. Моя вирусная нагрузка была неопределяемой. Этот мужчина, мой обвинитель, занимался сексом со мной добровольно, и сам секс был безопасным.
Но все это не имело никакого значения.
Позднее меня снова отправили в суд. Множество писем в мою поддержку от активистов со всего света, от моих родственников и друзей, пришли на имя судьи, и он пересмотрел свое решение. Меня освободили. В тот день я впервые за много месяцев спал в темноте. Никаких камер, никакой охраны. Я был в месте, которое называется домом. Это было нереально.
Я считался преступником с высоким риском рецидивизма, то есть самой опасной категорией. Это значит, что раз в три месяца я должен появляться для регистрации. Мне запрещено находиться рядом с несовершеннолетними, даже моими родственниками, если не присутствуют их родители. Все компьютеры и телефонные записи в моем доме могут быть конфискованы в любой момент. Мне запрещено заниматься случайным сексом, смотреть порнографию и использовать социальные сети в Интернете. Мне нельзя покидать мой округ без разрешения властей штата. У меня есть комендантский час. Я не могу хранить дома алкоголь или ходить в бар. Я должен проходить тест на детекторе лжи раз в шесть месяцев и посещать моего офицера по условно-досрочному освобождению раз в две недели. Мне угрожали «фаллометрическим тестированием», кажется, это что-то вроде устройства на пенисе для измерения моей сексуальной реакции на разные стимулы.
У меня клеймо на всю жизнь из-за одной ночи. Одной ночи и одного устаревшего закона.
Однако в моей жизни есть активизм и добровольческая работа. Я пытаюсь восстановить систему групп взаимопомощи людей с ВИЧ в Айове, я встречаюсь с законодателями и рассказываю им свою историю. Я ездил в Женеву, чтобы выступить перед агентствами ООН. Я состою в консультационном совете SERO, и я работаю в проекте «Позитивное правосудие» Центра по законодательству и политике в отношении ВИЧ.
Почему? Потому что законы должны защищать общественное здоровье и права человека. И есть однозначные доказательства того, что криминализация ВИЧ не способствует ни тому, ни другому.
Моник Мори, 30 лет, город Саммервиль, Южная Каролина
Через несколько месяцев после получения положительного результата теста и после мимолетного романа с другим офицером Моник Мори оказалась в армейском суде по обвинению в сексуальном насилии. После крайне унизительного процесса ее уволили из армии США. Но она нашла новую войну – за то, чтобы мир перестал считать ВИЧ преступлением.
Я служила по армейскому контракту в форте Джексон, Южная Каролина. Мои родители жили неподалеку. У меня двое детей, я была беременна третьим ребенком и была в середине бракоразводного процесса. В пятницу утром, когда я была в доме родителей, мне позвонили в первый раз.
Мои стандартные анализы в связи с беременностью показали, что я ВИЧ-положительная. Я думала, что у меня начались слуховые галлюцинации. Я ничего не могла понять. Наверное, это медсестра что-то там перепутала. Мне и в голову не приходило, что я могу быть положительной. Я же служу в армии и регулярно сдаю анализы. Я только что вступила в повторный брак, мы еще даже не отпраздновали первую годовщину. У меня не было никакого рискованного поведения, ничего, как мне казалось, не могло привести к ВИЧ.
Я пошла в клинику, и медсестра показала мне результаты анализов. Я смотрела на нее невидящим взглядом. Второй анализ снова был положительным. Только после второго теста я осознала, что все серьезно.
Я пыталась жить дальше своей жизнью как могла, но мне было так страшно. Я не знала, что со мной сделает армия, но было нужно лечение, мне была нужна помощь. Так что я отправилась в кабинет командира и все ей рассказала. Мне казалось, что я была обязана это сделать. Оказалось, это было необязательно.
Я получила лечение, моя семья и коллеги меня поддержали. Я родила ВИЧ-отрицательного ребенка, я продолжила жить своей жизнью.
Через несколько месяцев я встретила другого солдата. Я согласилась пойти на свидание с ним. Одно привело к другому, но я не смогла сказать ему, что я ВИЧ-положительная. Я просто сказала ему, чтобы использовал презерватив, а он не захотел это сделать.
Пять месяцев спустя мне снова позвонили снова, подозрительный звонок от командира с очень личными вопросами. В конце звонка мне было велено прийти на базу. Там меня тут же арестовали и обвинили в сексуальном насилии.
У меня забрали детей и передали их под опеку родителей. Меня перевели из дома в барак. За мной велось постоянное наблюдение в течение пяти месяцев до суда.
Это был темный период в моей жизни. Я не знала, что делать. У меня в голове вертелась только одна мысль: «Я больше не хочу жить».
Суд был унизительным. Судьи и прокуроры требовали, чтобы я рассказала все интимные детали, множество раз они делали перерывы, чтобы уточнить какой-то научный факт о ВИЧ. Потом с меня сняли обвинения.
Меня спасло заявление моего партнера. Он попросил их отпустить меня. Сказал, что он несет ответственность за собственные действия, и он подтвердил, что я просила его использовать презерватив. Меня не осудили, но уволили из армии США. Но я не оказалась на свободе.
В течение следующих двух лет я то и дело попадала в психиатрическую больницу, я не могла понять, что со мной случилось, не могла обрести свой голос. В 2010 году после моей последней госпитализации я отправилась в церковь моего отца. Я была больна от постоянного молчания. Так что я встала перед всеми прихожанами церкви и все им рассказала. Я прервала службу и сказала: «Мне нужны ваши молитвы. Я ВИЧ-положительная».
После этого я тут же захотела провалиться сквозь землю. Но меня начали обнимать. Многие плакали. Я ощутила столько поддержки. Столько понимания. И я поняла, что пришла пора идти вперед и помогать другим людям.
Я участвую в конференциях и радиопередачах. Я снялась в фильме «ВИЧ – это не преступление» и участвовала в телевизионной передаче о криминализации ВИЧ. Я состою в консультативном совете SERO. Я написала книгу, а в прошлом году я открыла «Надежду Моник» – лечебный центр для сельских жителей Южной Каролины. Я хочу предоставить людям информацию и необходимые услуги и покончить со стигмой.
Уголовные законы осложняют ситуацию для тех, кто пытается жить с ВИЧ. Я хочу, чтобы люди поняли, что ВИЧ – это не преступление.
По материалам poz.com
