Больше года назад Ирина Бредли, давно эмигрировавшая в Австралию, заново познакомилась со своим сыном. До этого разговора она 12 лет была уверена, что воспитывает девочку. Новость о трансгендерности ребенка стала для нее большой неожиданностью. Теперь она делится своим опытом воспитания транс-сына в личном блоге. «Парни ПЛЮС» поговорили с Ириной о каминг-ауте сына, различиях цисгендерных и трансгендерных подростков, как она приняла трансгендерного ребенка и как можно помочь ребенку пройти путь принятия себя.
Ирина Бредли — уроженка Латвии, больше 15 лет назад в интернете познакомилась с мужчиной, который жил в Великобритании, и вместе с сыном переехала к нему. Уже в Уэльсе у женщины родился второй ребенок, о котором Бредли рассказывает в этом интервью, после чего семья перебралась в Австралию вслед за родителями мужа.
В начале интервью Ирина говорит, что её ребёнок сначала сделал каминг-аут как небинарная персона. Однако он использует местоимения «он/его», а сама Ирина говорит о нём как о сыне и о мальчике — также говорим и мы. Другие дети в похожих историях могут предпочитать небинарные местоимения, например, «они/их», и не использовать гендерно-маркированные слова (такие как мальчик/девочка, сын/дочь). Мы призываем к чуткости к выбору слов в каждом случае. Мы уже отвечали на некоторые типичные вопросы о трансгендерности в отдельном материале.
Как вы узнали, что ваш ребенок — транс-персона?
Я была первым взрослым, с которым ребенок решил поделиться своим пониманием о себе. Он тогда заканчивал 6 класс (последний класс младшей школы в Австралии — ред.). То есть он закончил младшую школу, мимикрируя под девочку, а в старшую школу пошел уже как парень, сменив имя.
Сказать мне, что он транс-парень, ему было, наверное, сложнее, чем что-либо в его жизни. Сами посудите, это ведь достаточно страшно. Он начал издалека и спросил можем ли мы сходить на прайд. Я, конечно же, согласилась, и мы поехали. Я тогда обратила внимание, что он особенно сильно радовался товарищам, которые шли в группе с характерным розово-бело-голубым флагом. То есть он как бы делал намек, что «вот эти ребята мне нравятся больше всех».
Спустя некоторое время после этой поездки ребенок как-то подошел и обратился ко мне: «Мне нужно тебе кое что сказать. Мне кажется, что я вообще не девочка и не мальчик — я небинарная персона». Он дал мне некоторое время погуглить и почитать что это такое, а через недели две он сказал, что больше склоняется к мужскому типу, то есть скорее всего он транс-мальчик.
У меня ушло некоторое время на то, чтобы получить у ребенка разрешение поделиться этим с папой. Сыну было страшно, но я предложила это делать вместе. «Давай я буду говорить за тебя, а ты будешь рядом стоять и подтверждать мои слова или поправлять их, если я буду говорить что-то не так», — сказала ему я. Он согласился, и мы рассказали.
Ребенок увидел, что оба родителя восприняли эту новость нормально. Мальчик и мальчик, какая разница? Он немного выдохнул, что все не так уж страшно, как могло бы быть, и мы начали путь к себе.
Мы с мужем оглядывались назад, чтобы понять: были ли какие-то сигналы, могли ли мы догадаться? Наверное, не могли, потому что у него есть старший брат, и будучи младшим, он в детстве пытался ему подражать. Он все время ходил в шортах и в майке, особо не любил юбки и платья. Но я сама не ношу платья, хотя я и цисгендерная женщина. Ну раз мне неудобно в платье, то логично, что и ребенок не хочет его носить. Также он не играл с куклами. Два раза папа покупал кукольный домик и оба раза эти домики были проигнорированы. Он, правда, не играл и в машинки и войнушки, но бантики и блестящие сумочки его тоже не интересовали.
До каминга-аута сына вы замечали за собой трансфобию? Зачастую родители ЛГБТ-детей преодолевают свою квирфобию вместе с принятием своего ребенка
Когда я эмигрировала в 2006 году, у меня скорее было отсутствие знаний по этой теме. Поэтому я иногда выдавала мужу что-нибудь такое, от чего у него глаза лезли на лоб. Вместе с ним за первые несколько лет жизни в Великобритании я поняла, что наши советские взгляды не особо человечны и их надо искоренять в себе. Плюс я люблю образовываться в разных сферах и иногда проскальзывали какие-то короткие документалки про транс-детей. Я смотрела и понимала, что бывает по-всякому. То есть к моменту каминг-аута моего сына эта информация была мне известна, но не была «близка к коже». Поэтому после его признания я переживала всего три месяца, когда в среднем для родителей транс-персон этот период занимает около двух лет.
А были ли проблемы с трансфобией со стороны бабушек и дедушек мальчика? Как к этой информации отнесся его старший брат?
Его брату, цисгетеро-парню, тогда было 16-17 лет и это стало для него большой неожиданностью. Он не знал, как жить с этой информацией, как ему реагировать. У него ушло достаточно много времени, чтобы перейти на правильные местоимения. Периодически он выдавал что-то трансфобное, но спустя полтора года все стало более-менее нормально.
Родители мужа, бабушка и дедушка Джея, по-прежнему надеются, что это «фаза» и все скоро пройдет и к ним опять вернется внучка. Им пока сложно осознать, что это может быть навсегда. Поэтому с бабушкой и дедушкой процесс продолжается, но надеюсь, что они скоро дозреют.
Остальная части семьи, которая осталась на Родине, не знает об этом. Я им не сообщала, потому что они далеко, а через телефон это достаточно сложно донести. Скорее всего, они узнают об этом позже.
А как к нему обращаются в школе?
На данный момент мы сделали социальный переход, это когда ты представляешься мужским именем, и просишь обращаться к себе на «он/его». В старшую школу он пошел с именем Джей. Во всех документах в школе его имя — Джей и он записан мальчиком. Единственное место, где проскальзывает предыдущее имя — табель за полугодие, который получаем мы, родители, на электронную почту. То есть всем учителям и одноклассникам известно, что он мальчик и его зовут Джей. Сейчас мы собираем бумажки, чтобы сменить имя в свидетельстве о рождении, чтобы его имя по бумажкам было такое же, как и в официальных документах, которые хранятся у зубного, у семейного доктора и в школе.
Как родителю стоит реагировать на каминг-аут своего ребенка?
Во-первых, конечно, желательно никак не реагировать, когда ребенок совершает такое признание. Потому что, как мы знаем, перед каминг-аутом человек проделывает большую работу, которая называется «каминг-ин», то есть он сам отвечает на свои вопросы. Это может длиться несколько лет. Джей сказал, что у него это заняло полтора года.
Человек уже проделал большую работу перед тем, как сказать об этом вам. Поэтому лучше всего схлопнуть варежку и пойти проделывать небольшую работу самому. А уже после этого вы сможете вернуться с более человечным ответом, чем: «Убирайся! Ты мне больше не сын!».
Вообще есть большая разница между транс- и цис-детьми. Так как у меня есть и первый и второй, то разницу я вижу. Это разница у Джея заключалась в том, что когда ребенок был маленький, лет в 6-9, он был очень дружелюбным. Он дружил со всеми в классе, всем помогал, был очень болтливым, прекрасно учился. А вот в 6 классе, когда он понял, что что-то не так, он очень сильно изменился. У него сузился круг друзей до 4 человек. Он стал молчалив, неразговорчив. У него был период нетипичного принятия пищи, когда человек не дает себе достаточного количества пищи. Учеба тоже пошла на спад. У него началась гендерная дисфория. Например, он не может в душе мыться с включенным светом. Для него это очень психологически сложно сделать. Был период, когда по этой причине душ принимался в одежде. Был период, когда он купался раз в две недели, потому что настолько ему было психологически сложно.
Изменения в человеке достаточно заметны. Если ребенок действительно цис-, то он не пойдет на такие значительные жертвы, как ношение биндера (утяжки — прим.). Биндер сжимает грудную клетку, в нем сложно дышать. Джей занимается пением и он в школе с учителем один на один развивает голос. Цис-ребенок, которому важно пение, не будет заниматься этим в биндере. Если родитель не видит таких изменений у своего ребенка, то, наверное, его чадо цисгендерное.
У некоторых родителей беспокойство за ребенка выливается в гомо- или трансфобию. Можно ли как-то без квирфобии показать ребенку свою обеспокоенность?
Это монета с двумя сторонами: одна сторона — ваш ребенок, а вторая — ваши внутренние страхи. Это две не связанные между собой вещи. Ребенок это отдельный человек, не надо на него навешивать свои страхи. Их нужно постепенно устаканивать. Более полезный подход — это спросить, чем вы можете помочь: «Что мы можем сделать, чтобы увеличить твою безопасность?».
Свои страхи надо кричать в подушку: «Боже мой, моего ребеночка убьют! Все будет плохо: он никогда не найдет любовь, у него будет плохая работа!». Это нужно выплакать в подушку или, например, подружке. Ребенок — это не тот приемник, на который стоит выбрасывать свой внутренний страх.
Те, кто не готов принять ребенка-гея или транс-человека, им стоит задуматься об этом до того, как его родить. Дети это не Tesla! Ты не знаешь, что ты покупаешь, поэтому надо быть готовым ко всему.
Для ребенка мама и папа — единственные родные взрослые. У него нет опции пойти взять себе другого старшего человека, чтобы с ним поговорить. Поэтому надо стоять! Отдельно поплакал для себя, отдельно пошел помогать ребенку.
Какие у вас дальнейшие планы?
Сейчас у нас такой путь. Первым делом я справила у ребенка, хочет ли он связаться с гендерной клиникой? Он захотел. Мы пошли к нашему семейному доктору, чтобы получить направление, а затем отправили в специализированную клинику.
К сожалению, из-за большой трансфобии в обществе, из-за того, что некоторые политики играют транс-людьми в «политический футбол», работать в транс-клиниках медики не особо спешат. То есть там недостаточно профессионального персонала, поэтому появляются большие очереди, из-за которых приходится очень долго ждать. С момента, когда мы подали бумажку, до первичного приема медсестры, включающей тебя в систему, прошло 9 месяцев. Это даже без осмотра врача. Вторая встреча будет через год. Так что это очень длинный процесс, который не дает детям расслабиться и понять, что помощь близка и им скоро помогут.
В следующем году, когда ребенку будет 15, мы сможем начать процесс хоть какого-то перехода. Год мы будем встречаться с психологами, психиатрами, эндокринологами и прочими врачами. По итогам этого года будет выдан результат — полагается человеку гормонотерапия или нет. Чтобы добиться гормонотерапии в нашем штате (Западная Австралия), нужны подписи 6 медицинских работников, когда в других штатах нужно 2-4 подписи, а также подписи родителей и самого ребенка.
Весь этот процесс призван, чтобы отсеять транс-детей от детей, у которых какая-то другая причина желать быть человеком другого пола. Поэтому это все так долго и нудно.
Что вы сказали бы тем трансфобным родителям, которые жалуются в Госдуму на «ЛГБТ-секту», которая вовлекает их детей?
Я бы сказала, что лучше ребенка совсем отпустить, чем терзать его своими словами и действиями. В то время когда семья должна быть крепостью, она становится театром военных действий — так не должно быть! Ведь когда-то вы любили этого младенца. Нужно найти в себе ту любовь!
Ребенок видит своё отражение и резонирует с ним. Если не резонирует — то это не его. Видеть и слышать можно всё что угодно, но откладывается только то, что является для человека правдой. Даже у собаки есть свой характер, своё «я». Странно это вдруг отнимать у ребенка!
Беседовал Филипп Горн
