В своей колонке книжный обозреватель Дмитрий читает и рассказывает о трех книгах, заслуживающих нашего внимания: новый роман про девочку в семье из двух мам, дневник о приключении российского ЛГБТ-беженца в Ирландии и мистический автофикшн про москвича, познавшего изнаночный Питер.
Ксения Буржская. Мой белый. Inspiria, 2021
В прошлом году в издательстве Popcorn Books вышел роман Микиты Франко, позаимствовавший название у отборнейшего американского «мыла» — «Дни нашей жизни». Роман от первого лица рассказывал историю парня Мики, который рос в семье из двух пап. Хотя роман был более чем восторженно встречен аудиторией (не в последнюю очередь потому, что у него уже была фан-база — текст первоначально выходил на личной страничке автора), у романа есть ряд недостатков, на которые просто не получается закрывать глаза: недостаток редактуры, повисшие сюжетные линии, гомофобное и стереотипное описание геев, не укладывающихся в гетеросексуальную модель семьи.
Недавний роман журналистки Ксении Буржской «Мой белый» формально развивает тот же сюжет: девочка растет в семье из двух мам. На деле же он устроен более сложно, чем книга Франко: внутри повествования время нелинейно и постоянно скачет между настоящим и флэшбеками. Главная героиня — основной стержень романа — нередко уступает место рассказчицы обеим своим мамам, которые в начале романа разведены, но с помощью писем и непрямых диалоги через свою дочь пытаются наладить когда-то треснувшие отношения. Роман Буржской по сравнению с книгой Франко выглядит, как фильм в сравнении с фотографией, динамика в сравнении со статикой. Немалый опыт работы с текстом позволят Буржской выстроить повествование последовательно, без провисаний, позволить героиням расти и меняться от зачина до конца романа. В то же время все герои Франко, как в не очень зрелом янг-эдалте, остаются примерно на том же уровне, что и в начале семейной жизни: тремя ипостасями авторского эго, что особенно видно по авторским интервью. Буржская недавно тоже дала интервью, высказав общую с Франко позицию, что романы у них в первую очередь о любви, а не об этих ваших геях и лесбиянках, но хотя бы в текст Буржской эта позиция не просочилась, на нее спокойно можно закрывать глаза и читать «Мой белый» как гимн видимости и книгу о любви — и родительской, и лесбийской.
Евгений Шторн. #хроники_беженства. Порядок слов, 2020
В издательстве питерского книжного магазина «Порядок слов» вышла книга в прошлом ЛГБТ-активиста Евгения Шторна о полугоде, проведенном в ирландских лагерях для беженцев. Это полузаметки с фейсбука, полудневник, полу-автофикшн с реальными героями, но измененными именами, о том, насколько бюрократическая Система прямого обеспечения (ирландская система содержания беженцев) стремится вытравить человеческие качества в напуганных и вырванных из привычной социальной среды людях, заменив их номерами (прямо как в романе Замятина «Мы»). С самого начала жизни в Дублинском распределительном лагере Шторн занимает позицию наблюдателя, знакомится со своими «сокамерниками», записывает их истории и, чтобы не сойти с ума, ведет дневник лагерной жизни, где с удивительным для дневникового жанра мастерством препарирует ирландскую действительность. Его герои полны сомнений в будущем, надежд на страну и одновременно ненависти к ней, полны расизма и вынуждены уживаться с объектами своей ненависти. Ирландский лагерь становится плавильным котлом в миниатюре, но Ирландия — страна эмигрантов — оказывается не готова сама их принимать. С какого-то момента книга начинает походить на бесконечный компендиум трагических сцен, прерываемый обращениями Шторна к читателю, и если бы у ситкома была противоположность, то «#хроники_беженства» идеально вписались бы в этот новый жанр.
Это не он, это система, повторял я про себя. Это система, которая вынимает из нас нашу внутреннюю гэбню, этот яд постоянного недоверия, лживости, эти продукты распада человеческого в человеке, самое гадкое и самое стойкое, что мы смогли породить как вид, как специя, а не только как страна или культура. Каждый день, пробудившись от беспокойных снов, тебе необходимо напоминать себе, что ты находишься в системе, вся мощь которой направлена на то, чтобы тебя сломать, отточить, ослабить. Ветра и бризы внутри этой мортальной системы дуют с одной целью — чтобы тебя продуло; реки и моря бурлят в этой системе с одной лишь целью — чтобы ты в них захлебнулся; всякий зверек, всякая мошка жаждет твоей крови и твоей плоти. Здесь все против тебя.
Антон Секисов. Бог тревоги. Лимбус Пресс, 2021
В предыдущем книге молодого петербургского писателя Антона Секисова «Реконструкция» главный герой — неловкий московский стендапер — из-за не слишком удачной шутки попадает в круговорот мистических событий, связанных с новорусской сектой исторических реконструкторов. Новый роман Секисова «Бог тревоги» можно считать смысловым продолжением «Рекунструкции»: стендапер долго и непонятно для публики рассказывает черную шутку про кладбищенские приключения своего альтер-это — тридцатилетнего московского писателя — на болотах: однажды тёмной ночью путник переезжает из Москвы в Петербург, где с ним случается череда удивительных происшествий. Герой видит в Википедии дату собственной смерти и разыскивает свою могилу на питерских кладбищах, а между делом заводит полтора романа, играет со своим постаревшим доппельгангером в кошки-мышки, пытается вытравить лавкрафтианский душок из квартиры на Выборгской стороне и посещает заседания метамодернистов. Шутка рассказывается с серьезным видом, без присущих стендапу подмигиваний, заигрываний с аудиторией и панчлайнов, и даже с развитием некоего сюжета, впрочем, не главного в книге. Публика, ждавшая развлекательный роман ужасов, с удивлением получила вместо него динамичный кроссовер «Двойника» Достоевского и «Петербурга» Белого, обильно сдобренный черным сарказмом, — и осталась если не довольна, то во всяком случае не разочарована.
Направляясь к некрополю в тряском трамвае, я размышлял о той странной тяге, которую испытывал к кладбищам, пока жил в Москве, и которая в Петербурге совсем пропала. В Москве кладбища интересовали меня как места для прогулки и уединения, где можно свободно пить алкоголь, прикинувшись родственником кого-нибудь из почивших. Как места, где люди ведут себя скромно и скорбно, именно так, как людям пристало всегда и всюду себя вести. […] Видимо, из-за того, что в Петербурге и так все проникнуто влажной кладбищенской аурой и даже детские площадки собраны из могильных плит, этот эффект терялся. И поход на кладбище в Петербурге следовало бы сравнить с хождением в тир в самый разгар войны, в перерывах между боями.
