Советские журналы – словно машина времени. С началом Перестройки и приходом Виталия Коротича на пост редактора, “Огонёк” стал одним из главных вестников перемен. Этот номер за апрель 1990 года многие помнят, хотя прошло почти тридцать лет с его выхода.
Очерк Олега Мороза был одним из первых в широкой советской печати, посвящённый проблемам гомосексуальности, ВИЧ, эпидемии, образе жизни, судьбах российских геев. Уголовная статья будет отменена только через три года (1993). Поэтому 4 миллиона 600 тыс. экземпляров “Огонька” с трезвой, гуманной и грамотной оценкой ситуации – были важным просветительским делом. (Простим автору словечко “гомосексуализм” – и оставим его здесь как свидетельство эпохи).
Конечно, это текст своего времени. Герои очерка наивно рассуждают о «женском воспитании», как о причине их ориентации, но в целом акценты расставлены верно. И в том, что преследовать геев, «рыжих» и «конопатых» – абсурдно. И в том, что эффективная борьба с эпидемией – несовместима с уголовной статьёй. И портреты геев 90-х – тоже вполне реальны. Печально только, что разумные доводы так и не услышаны российским государством, взявшим курс на гомофобный террор..
“Огонёк”, №16, Апрель, 1990.
Из писем в редакцию: “Товарищи журналисты!
Я уже долгое время замечаю, что стоит развернуть любой журнал или газету, обязательно ткнешься в статью о так называемых “гомиках”, или как их еще называют, “голубых”. Почему этот цвет так расцвел в перестроившейся прессе? Я понять не могу: кому это выгодно прославлять эти отбросы общества? Зачем нужно проповедовать разврат? Неужели мало и без этого грязи кругом? Хотите, чтобы никто не работал, не жил духовной жизнью, а только и бегал-искал себе партнеров, разрушал семью?
Эти «голубые» совершают дикие преступления, растлевают все вокруг — вы уж называйте вещи своими именами! Медикам, которым надо бороться с ними неустанно, лечить их, пусть даже принудительно, помочь надо всем миром. После того как эти “голубые” преподнесли нашей державе заграничный сюрпризик — СПИД, у милиции не должны опускаться руки ни на миг.
Мы в угрозе, наши младенцы в роддомах обрекаются на гибель лишь потому, что некоторые скоты предпочитают удовлетворять свою похоть, как им заблагорассудится. Общество должно лечить больных, но если до кого-то не доходит через головы, если кто-то мало того, что живет на чужой шее, а еще хочет и гнить на ней заживо, таких надо воспитывать тяжелым, нужным стране трудом, так они быстро перестроятся. Перестройка — это очистка от всякой грязи, а вы еще сюсюкаете этим выродкам”.
В. Сергейчик. г. Тольятти
***
“Уважаемая редакция, я несчастная мать. У меня трое сыновей. Старшему — тринадцать лет, младшему — шесть. Но уж лучше бы у меня были бы девочки. Нет, я не боюсь, что мои дети будут служить в армии. Я боюсь разврата, от которого они могут пострадать. Столько развелось любителей мальчиков, что просто страшно, когда они выходят на улицу. Обязательно затащат на чердак.
Надо срочно принимать меры. Узнать этих негодяев очень просто. У них длинные волосы. Ходят, вихляя задом, крашеные губы, и мужского в них ничего нет.
Я требую всех выявить и отправить на сто первый километр от каждого крупного города, а еще лучше — туда, где прокаженные. И пусть там делают друг с другом все, что хотят. А мои дети пусть вырастают настоящими советскими гражданами, защитниками Родины. И пусть они лучше пострадают за Родину, чем от рук этих подонков, которые, как навозные мухи, разносят всякую заразу.
С уважением. Мария Григорьевна Шавырина. г. Горький”
***
Мы, наверное, еще долго не вспомнили бы о них, если бы не СПИД. Гомосексуалисты — среди так называемых групп риска, хотя понятие это все больше размывается и теряет смысл: в общем-то в группе риска мы все. Так или иначе гомосексуалисты первыми подверглись атаке загадочного вируса. И до сих пор их процент среди пораженных СПИДом — наибольший.
Беседую с гомосексуалистами в клинике на Соколиной горе. Их трое. Молодые ребята. От двадцати четырех до тридцати. У всех вирус СПИДа. Самый молодой и самый разговорчивый — Алексей. Студент. Похож на Алена Делона. Сначала он попал в больницу с сифилисом, а уж потом — при всех венерических заболеваниях сейчас берут кровь на СПИД — обнаружился этот вирус. Спрашиваю, как он себя чувствует.
— Ничего. Иммунный статус у меня хороший, поэтому никаких таблеток не принимаю.
Ну вот, «иммунный статус»… Вполне подкованные пациенты. Знают ли они, кто их заразил?
— Среди моих контактов нашелся человек, который тоже инфицирован,— признается Алексей,— Но здесь неизвестно, кто кого…
Нынче носителей вируса ищут двумя путями. Один путь — закинуть широкую сеть с ячеей как можно меньше. Обследуют доноров, проституток, гомосексуалистов, наркоманов… Стали обследовать беременных. Но при этом открылась удивительная картина: большинство носителей в эту сеть не попадают. Сеть дырявая.
Более эффективный путь — поиск контактов уже выявленных носителей вируса.
Московские врачи уверяют: среди групп риска с гомосексуалистами легче всего иметь дело. Это люди наиболее высокого уровня. Труднее всего с проститутками. Гомосексуалисты нередко добровольно приводят своих друзей на обследование. Заботятся.
В Ленинграде я слышал иное: гомосексуалисты по-прежнему путают след, «темнят».
— Много у вас было контактов? — спрашиваю я тридцатилетнего Михаила.
— Так трудно сказать, но примерно, значит, в среднем берем, где-то… три человека в месяц. Ну, два — вот так вот.
Два в месяц — это, надо полагать, новых. Так я его понимаю.
Значит, так: два новых контакта в месяц, двадцать четыре в год. Будем считать, четыре года примерно существует опасность заражения СПИДом. Стало быть, девяносто шесть раз у Михаила была возможность подхватить вирус. И вот по крайней мере однажды эта возможность осуществилась.
Михаил работает инженером в КБ. Женат. Двое детей.
— Менять по два-три партнера в месяц… Вы считаете, это нормально для гомосексуалиста?
— Я считаю — не только для гомосексуалиста,— опять вступает в разговор Алексей.— Это вообще нормально… Для нормального молодого человека, независимо от того, кто он.
Нет, мне этого не понять. Устарел, должно быть, отстал от жизни.
— Это просто у нас так говорят,— добавляет Михаил,— дескать, у гомосексуалистов больше контактов. Обычные мужчины и женщины меняют партнеров не реже.
Тут я не согласен. Если не брать в расчет «спортсменов-рекордсменов», в среднем гомосексуалисты меняют партнеров все же чаще…
Подумав, Михаил соглашается:
— Да, пожалуй, что так.
— Здесь, во-первых, социальные условия играют роль,— говорит Алексей,— Если бы у меня была квартира, я бы, конечно, не бегал бы… А жил бы с одним человеком…
— Да, если бы у нас было, как на Западе…— вторит ему Павел.— Гомосексуалисты ведь там живут друг с другом официально… Не таясь. И квартирные условия позволяют…
— У нас тоже есть такие пары…
— Да, но их очень мало. Единицы. Большинство гомосексуалистов у нас живут с родителями. Чтобы встретиться, им надо искать квартиру где-то на стороне, к кому-то в гости ехать. Или ждать, когда родители из дому уйдут. Поэтому и получается это… Сегодня с одним, завтра с другим… С третьим…
Вот несколько записей, сделанных западногерманским больничным духовником Грегором Шорбергером. Его собеседники — гомосексуалисты, больные СПИДом.
«С Бернхардом Б., служащим, я впервые встретился в один из дней в конце февраля, под вечер. Вокруг его кровати были кипы книг и журналов, так что мне показалось, что самого его в палате нет. Лишь когда я подошел поближе, я обнаружил его за развернутой газетой. После моего приветствия г-н Б. отложил в сторону газету и с удивлением посмотрел на меня сквозь большие роговые очки. Я представился: католический больничный духовник. После этого лежащий заговорил взволнованно и раздраженно:
— Я болен СПИДом. Вы ничем не с можете мне помочь. Я гомосексуалист, а ваша церковь считает нас людьми с патологическими отклонениями, грешниками и извращенцами. Если бы все происходило, как того желает церковь, то параграф сто восемьдесят пятый так никогда и не был бы смягчен. Нас по-прежнему преследовали бы, как при Гитлере. Еще в пятидесятые и шестидесятые годы, когда канцлером был католик Аденауэр, мужчин сажали в тюрьму за однополую любовь. За нас ваша церковь не вступалась никогда. В годы нацизма тысячи гомосексуалистов были замучены в концлагерях. Сегодня вы смотрите на нас — на тех, кто заболел СПИДом,— как на козлов отпущения.
Слава богу, сегодня никто больше не прислушивается к проповедям церковников. Меня же вообще тема церкви больше не интересует.
— Впрочем,— сказал он после паузы, немного успокоившись,— я охотно побеседовал бы с вами о смысле жизни. Сейчас меня занимает проблема смерти. Приходите еще, сегодня я устал».
Мой разговор с нашими отечественными гомосексуалистами, зараженными СПИДом, продолжается.
— Сохраняются ли у вас связи с теми, кто перестал быть вашим сексуальным партнером?
Вопрос мой обращен к Павлу.
— Бывает, что сохраняются. Если человек хороший, поддерживаешь отношения с ним. У меня есть друзья, с которыми был контакт пять или шесть лет назад один раз… Потому что постель — это ведь не самое главное.
Ну вот, и пришли к точке. Полагаю, если бы большинство в обществе составляли гомосексуалисты, если бы гомосексуализм считался нормой, а все другое — извращением, во всеуслышание проповедовались бы примерно те же нормы и идеалы, которые проповедуются сейчас. Наподобие вот этой: «Постель — не главное».
— Помимо секса, есть ведь общие интересы…— продолжает Павел. Он тоже учится, только на вечернем. Постарше Алексея.
Сакраментальный вопрос: были ли у них контакты с женщинами? Были у всех — на заре туманной юности. Сейчас все трое считают себя «чистыми» гомосексуалистами.
Как они объясняют нетерпимость к ним со стороны окружающих? Ответить снова храбро берется самый молодой:
— Тем, что большинство людей у нас просто сексуально неграмотны. Вот он спит с женщиной и считает, что он нормальный, а других надо в тюрьму…
«В начале нашего знакомства,— пишет Грегор Шорбергер,— я обратил внимание на то, что г-на Б. в больнице никто никогда не навещал. Я поинтересовался, почему его не навещают коллеги по работе.
— Если они узнают, что я болен СПИДом, я сразу наложу на себя руки. Увольнение меня не страшит — я дорожу своей репутацией. Я уже пятнадцать лет работаю в фирме. Если они узнают про СПИД, им станет известно и другое — что я гомосексуалист. Они тотчас меня заклеймят. Для них я уже буду не кто иной, как извращенец, совратитель малолетних. Вы себе представить не можете, какие шутки отпускают в конторах по нашему адресу, как потешаются над гомосексуалистами. А сами они что собой представляют? Послушали бы вы, как по понедельникам начальники отделов рассказывают друг другу о своих похождениях в публичных домах. Для жен у них всегда есть объяснение: деловая поездка.
Я старался быть наравне со всеми — в разговорах, конечно, рассказывал о своих мнимых приключениях с женщинами. Благодаря этому я принадлежал к их клану. Когда они приглашали меня к себе домой, всякий раз приходилось извиняться за то, что я не привел с собой свою так называемую подругу. Мне было важно, чтобы на службе меня уважали как «полноценного мужчину» и ценили за деловые и профессиональные качества.
— Конца лечению, однако, не видно,— продолжал г-н Б.— Напротив, бывают дни, когда мне совсем худо. Иной раз я задаю себе вопрос: не покончить ли мне с собой? Знаю наверняка: ведь я уже никогда не стану здоровым. Первый курс химиотерапии ничего не дал, теперь хотят провести второй. Сегодня утром врач сказал мне, что я должен уйти на пенсию. Вот видите, конченый я человек! А мне ведь всего сорок пять».
Выясняется, что все трое моих собеседников росли без отца. Алексей до сих пор живет с матерью, Михаил — у жены, правда, собирается разводиться. У Павла мать недавно умерла, он остался один.
— В большинстве своем гомосексуалистами становятся те, кто растет без отца,— считает Павел.— Я об этом и матери говорил, когда она жива была. Женщины, конечно, этого не могут признать… Что они виноваты… Когда женщина одна воспитывает сына, она, естественно, прививает ему даже и свои манеры, не желая, быть может, того… И мягкий характер… Вот я, например, мягкий человек. Я не могу отказать кому-то в чем-то… На чем-то настоять… Или грубое слово бросить. Не говоря уж о том, чтоб ударить кого-то. В ссоре или как… Меня просто не воспитали так, чтобы я бил человека. Потому что меня воспитывала женщина.
Спрашиваю Алексея, знает ли мать, что он гомосексуалист, как к этому относится.
— Знает, конечно. Относится отрицательно. Как она может относиться? Но она ничего не в состоянии сделать и вынуждена принимать все как есть. Теперь она мне все время говорит: «Я ведь тебя предупреждала, что ты подцепишь какую-нибудь гадость!» Имея в виду… Я ей на это отвечаю: «Ты считаешь, что в венерологическом отделении лежат одни гомосексуалисты?»
С тридцатипятилетним автослесарем Альбертом А. у патера Шорбергера сразу сложились добрые отношения.
— Много лет я собираюсь сообщить родителям, что я гомосексуалист, но никак не могу себя заставить. Мама очень тревожится из-за моей болезни, но я ничего не могу ей сказать. Приходится придумывать все новые сказки, чтобы ее успокоить. С отцом проще. Если бы он узнал, что я гомосексуалист и вдобавок болен СПИДом, он бы это легко пережил. Мама же была бы сломлена. А, с другой стороны, мне не хотелось бы, чтобы она узнала обо всем от других. Больше всего мне хотелось бы сказать родителям: родись я еще раз, я снова предпочел бы стать гомосексуалистом. Но чем чаще я порываюсь заговорить с ними на эту тему, тем очевиднее для меня становится невозможность такого разговора.
— Вы не боитесь, что на работе узнают, что вы гомосексуалист? — спрашиваю я Михаила.
— Ну, узнают и узнают… Что делать? Сам я это не афиширую.
Я напоминаю им, что до сих пор действует статья о гомосексуализме и в провинции до сих пор ее применяют… В провинции у нас сидят законники.
— Это возмутительно! — говорит Михаил.— Я считаю, что это нарушение прав человека. Вообще у нас общество так воспитано, что оно везде сует свой нос. В карман, например… Сколько он зарабатывает? Даже в постель… Кому какая разница, кто с кем спит! Я ведь тебя не трогаю. Работаю хорошо, приношу пользу государству. Оставьте меня в покое!
— Не расходись, не расходись! — смеется Элла Сергеевна Горбачева, заведующая отделением.
Эскапада довольно неожиданная в устах флегматичного Михаила.
Распространено наивное мнение, что гомосексуалисты не оставляют потомства… По этому поводу Алексей говорит задиристо:
— Большинство гомосексуалистов женаты. И имеют здоровых, полноценных детей, в отличие от тех — из числа «нормальных», которые жрут, пьют и рожают уродов, переполнивших сейчас все клиники.
— А вы не пьете?
Разговор на секунду застопоривается, словно конь, которого осадили на скаку. Мои собеседники с усмешкой переглядываются.
— Я бы так сказал: гомосексуалисты пьют меньше, чем другие люди,— говорит Павел.— Если он будет все время пить — какой уж тут секс.
Другие мои собеседники не согласны, что гомосексуалисты большие трезвенники, чем прочие люди, смеются — это, дескать, индивидуальная особенность Павла.
…Почему я сейчас не женюсь? — продолжает разгоряченный Алексей, будучи не в силах соскочить с темы, которую оседлал.— На что я буду жить? На стипендию, которую получаю? На пенсию матери? Пойдут дети… Мне еще кое-как хватает, но ни жена, ни ребенок, как вы понимаете, на эти деньги прожить не смогут. Даже если жена будет работать.
Вспомнив внезапно, что у него вирус, Алексей добавляет горестно:
— Правда, сейчас эти планы у меня вообще отпали.
Чтобы отвлечь Алексея от грустных мыслей, я снова перевожу разговор в теоретическое русло:
— Я не понимаю, как можно жениться и жить с женщиной, будучи к ней равнодушным.
— Ну почему равнодушным? — возражает Павел. — Секс — это ведь не главное…
Гм… Второй раз слышу сегодня эту фразу. В этих разговорах все время попадаешь в тупик.
— …Секс — это ведь не главное. Большинство людей женится не потому, что им надо удовлетворить свои… потребности… А просто чтобы не быть одиноким. Одиночество — это ведь ужасно.
Много говорится о проституции среди гомосексуалистов. Пытаюсь узнать из первых рук, как тут обстоит дело.
На мой вопрос опять Алексей отвечает:
— Вы знаете, проституция в последнее время стала развиваться. Не только с иностранцами. Особенно часто этим занимаются иногородние. Сколько раз я с ними разговаривал. «Ах, я сегодня был в гостинице «Интурист»! Я сегодня спал с таким-то, таким-то. Он мне подарил то-то, то-то…» Лишь бы что-нибудь содрать…
Места встречи гомосексуалистов указаны во всех справочниках Москвы, издаваемых для иностранцев. За границей, естественно, издаваемых. Так что сориентироваться нетрудно. Сам видел не раз. Например, есть такое издание «Спартакус». Там много информации. Каждый год выпускаются каталоги…
— А сами вы не имели дело с проститутками? — Я подразумеваю проституток-гомосексуалистов.
— Нет. Зачем? Они слишком дорогие. Партнера и так нетрудно найти. Выбор большой…
— Какая такса на внутреннем рынке?
— Не знаю, честно говоря. Для иностранцев знаю — от пятидесяти до ста долларов. В «Космосе», например, сто долларов.
— У меня были случаи, когда мне предлагали деньги,— говорит Павел,— Но предлагали такие, с которыми и за деньги не пойдешь. У проституток — и женщин, и мужчин — роль специфическая — они должны идти со всяким, хоть с бегемотом. А для гомосексуалиста очень важно, чтобы партнер нравился. Переломить себя трудно. И, наоборот, когда кто-то чересчур навязывается, а ты хочешь его отфутболить, говоришь ему: «Давай сто рублей, тогда пойду». Он мигом исчезает. Правда, иногда возмущались: «Как это можно? Разве ты не по любви?» Я говорю: «Какая может быть любовь с тобой? Ты посмотри на себя!»
Вот ведь как. Среди гомосексуалистов такая же жестокость по отношению к «богом обиженным», как и среди прочих людей.
— Ну, а как же,— подтверждает Алексей,— обычный мужчина тоже ведь первым делом обращает внимание на внешность женщины, а там уже будет видно, как и что. Так заведено природой, не нами…
— Конечно, если говорить о СПИДе,— заключает Павел,— гомосексуалисты больше этому подвержены. Но тут у нас опять перегнули палку — огульно заявили, что в этом виноваты гомосексуалисты. И в результате у гомосексуалистов появился какой-то страх, а нормальные люди, живущие с женщинами, так и продолжают жить, считая: «Это не для нас». Но взять хотя бы, сколько здесь, в клинике, народу лежит. Здесь нас только четверо гомосексуалистов — все остальные палаты забиты нормальными людьми.
Это опять не совсем так. Среди зараженных СПИДом у нас примерно тридцать процентов гомосексуалистов. Общий же процент их среди населения — от одного до пяти. Стало быть, даже если брать самый высокий процент — пять, среди гомосексуалистов зараженных все-таки больше, чем среди остального населения.
— Когда среди наших гомосексуалистов возникла боязнь СПИДа?
Задумываются.
— Я думаю, в течение восемьдесят восьмого года,— отвечает Алексей.
Это соответствует мнению врачей.
— Тут наши законодатели пожинают плоды своей деятельности,— продолжает мой молодой и агрессивный собеседник.— Потому что вот этим законодательством — сто двадцать первой статьей — они сами закрыли гомосексуалистам путь… Они создали ситуацию, когда гомосексуалисты боялись проверяться… В провинции и сейчас боятся. Они ведь знают: если пойдут проверяться, их просто-напросто посадят в тюрьму. Может, сейчас и не посадят, но рисковать никто не желает. Кому хочется иметь дело с милицией? Поэтому, наверное, немало людей, которые заражены СПИДом, но не идут проверяться. Я вам про себя скажу честно: у меня в мыслях не было идти на проверку.
Я возражаю: есть ведь анонимные кабинеты. Но уверенности у меня в голосе нет.
— Ну и что? Ну и что будет, если я проверюсь и у меня обнаружат СПИД? Мне же надо лечиться — раскрывать свою анонимность, раскрывать свои контакты…
Лечатся тоже анонимно. Но Алексей прав: это все сложно. А в провинции за анонимными пациентами устраивают погоню, усматривая милицейскую доблесть в их раскрытии.
Заметна ли у гомосексуалистов тенденция сократить число партнёров в связи со СПИДом?
— Пока гром не грянет, мужик, как известно, не перекрестится,— отвечает Алексей.— Это и к гомосексуалистам относится. Все идет по-старому…
— И, я думаю, будет идти по-старому,— добавляет он, помолчав. — Не только у гомосексуалистов, но и у всех прочих людей. Все будут продолжать в том же духе.
Это худо. Неужто мы не умеем реагировать на опасность, как подобает живому существу? Я не говорю — разумному. Просто живому. Всему живому ведь свойствен инстинкт самосохранения — а нам, значит, нет? Я понимаю, инстинкт не срабатывает, когда опасность неразличима. Скворец, склевывающий на меже удобрение, не различает в нем яд. Но мы-то знаем о СПИДе все!
«Рольф Р., двадцатишестилетний техник, трижды проходил курс лечения в клинике.
— Я скоро умру. Вот задумал купить себе урну. Хочу каждый день смотреть на нее: может, тогда мне легче будет умирать. Ослабеет страх перед смертью. Мой друг говорит, что я сошел с ума, если уж собираюсь обзавестись урной. Я сказал, что буду прятать ее в шкаф, когда он будет вечером приходить с работы домой. Так он тоже не хочет. А мне важно, чтобы и он задумался над проблемой смерти. Чтобы хоть как-то поучаствовал в процессе моего ухода из жизни. Ведь он для меня самый близкий человек. Между прочим, я лишь сейчас понял, что еще ни разу не бывал на похоронах. Стоит мне только заговорить о смерти со своей матерью, как она тут же начинает реветь. Мой друг реагирует примерно так же — просит перевести разговор на другую тему. По сути, вы единственный, с кем я могу свободно беседовать обо всем, что меня волнует».
«Клаус К., двадцать один год, специалист по лечебной гимнастике. И здесь главная тема — смерть. Монолог, обращенный к тому же патеру Шорбергеру:
— Я боюсь смерти. Мне всего двадцать один год. Почему именно я? Почему именно сейчас? Если бог есть, почему он этому не помешал? Что случится тогда, когда моя жизнь кончится? Куда исчезнет боль? Хорошо, что вы здесь. Ваша готовность выслушать меня помогает мне преодолеть страх. Я чувствую, что вы в силах разделить его со мной. Мне по душе, что у вас нет готовых ответов на мои вопросы. Когда-нибудь я найду на них собственные ответы».
***
Споры о том, что есть гомосексуализм, ведутся который десяток лет. Повсюду в мире, за вычетом нашего отечества, признали, что тяга гомосексуалистов к людям своего пола диктуется не свободным выбором, — она составляет их естество. Мы тут, как во многом другом, держимся своего самобытного взгляда — сажаем гомосексуалистов в тюрьму, точно уголовников.
Это все равно что упекать в казенный дом рыжих за то, что они рыжие, конопатых — за то, что они конопатые. Само по себе это нарушение людских прав, берущее исток во временах сталинщины, а в пору СПИДа это просто безумие. Уголовный кодекс загоняет людей в подполье, вместе с ними укрывая от глаз пути перемещения смертоносного вируса. Неужто всерьез толкуем мы о борьбе с эпидемией, угрожая при этом карами еще не известным нам зараженным — в том случае, если они сделаются нам известны?
Конечно, мы вправе предъявить им ряд требований – это видно из напечатанного очерка. Мы вправе потребовать, чтобы они вели себя сдержанней и осторожней, как это диктует тревожная ситуация. Но одного от них требовать невозможно – чтобы они были в точности похожи на нас”.
Олег Мороз. “Огонёк”, №16. Апрель, 1990.