В замечательном британском сериале “Это грех” (захваченный бурной интимной жизнью героя) не сразу понимаешь, что философская проблематика фильма держится не на обаятельном Ричи, и даже не на его друзьях из гей-среды, а на центральном персонаже – его матери в блестящем исполнении Кили Хоус.
Сценарист Расселл Ти Дейвис – главный творец этого чуда, потому что “Это грех” – относится к редкому числу “социальных” картин, где философский план – не менее важен, чем политический. Просто ошарашенный зритель не сразу это замечает.
Все смысловые диалоги и выяснение экзистенциальных “последних вопросов” происходят в конце фильма – между умирающим Ричи, его матерью и подругой-Джил, которая имеет другой “женский взгляд” на проблему “этих ужасных мальчиков”.
Здесь происходит не столько выяснение социальной “вины” общества и матери героя (хотя и это тоже), сколько столкновение двух “правд” (жизненных инстинктов) и двух философий.
Я бы даже не назвал эти диалоги у постели умирающего – социальной проблематикой (чего обычно ждёшь от социального кино). Это что-то гораздо более глубокое и универсальное, – независимо от стран и мест этих диалогов.
Со стыдом вспоминаю текст одной из переведённых мной ЛГБТ-рецензий, где последний рассказ Ричи о себе, его попытка объяснить себя матери (возможно, самый откровенный разговор за тридцатилетнюю жизнь) рецензент воспринимает как “хвастовство интимными победами”. (Ничего более глупого заметить о последнем признании Ричи нельзя).
Сын пытается сказать, почему он не жалеет о том, что он гей, и в чём он видит ценность своей жизни.
Избавление от социального проклятия “стыда” за любовь к парням – один из самых пронзительных моментов всего фильма.
Трагизм ситуации в том, что последний разговор происходит на условиях “сильной матери”, убивающей сына своей “любовью”.. Умирающий отрезан от друзей, от качественной медицинской помощи в Лондоне, от своей среды, где он способен быть счастливым, – и заперт в своём “островном” прошлом, где (по воле матери) он снова стал “её ребёнком” и, умирая, вынужден слушать детские пластинки, под которые когда-то “танцевал в костюме мышонка”.
Мать растворяется в прошлом, возвращая себя в “невинные” годы, когда не приходилось думать о сексуальности сына. Она “похищает” его из взрослой среды обитания, “запихивая” в детство (словно можно всё начать сначала) и тем самым изживая ощущение вины, когда она “не досмотрела”…
А Ричи вынужден дать согласие на возвращение домой, отъезд на остров, где он лишён друзей и помощи, – также ощущая груз вины за обман семьи.
По сути, он идёт на изоляцию ради комфорта матери, понимая (видимо), что поддержать иллюзию её “силы”, потакая ей в этом эгоизме, – это то немногое, чем он может “искупить” вину за обман.
В момент этой материнской “иллюзии” (возвращённого детства, контроля над ситуацией, “правильного” лечения, близости с сыном, который “вырван из лап” порочных друзей) – и происходит этот философский разговор о значении любви в жизни “этих ужасных мальчиков” (как называет их мать).
Этот их последний разговор – совсем не “победах”, а о человеческом достоинстве и праве на счастье. Ричи не хочет стыдиться себя, потому что он чувствует себя правым. В этом – его личность, его природа, скрывать которую – недостойно.
Он отказывается считать свой любовный любовь “греховным”, настаивая на правоте. Но мать его, конечно, не слышит…
“- Насколько все в курсе? Соседи, тётя Кэт? Они знают, что со мной?
– Их это не касается.
– Я не хочу ничего скрывать…
– Твоё дело поправляться.
– В Лондоне, когда парни умирают, говорят, что у них был рак или воспаление лёгких, и никто не говорит правду…
– Может, принести тебе чаю…?
– Они лгут, а я так не хочу. И знаешь почему? Мне было так весело. Я имел всех этих парней, у меня были сотни…
– Рич, не говори так.
– Знаешь, я ведь помню каждого из них по отдельности. Его волосы, губы, как он смеялся над шутками, его спальню, лестницу, фотографии. Его лицо, когда он кончает. А потом увижу его в клубе, шесть лет спустя – и подумаю: Да, это же он… А он уже с другим и счастлив. А я подумаю: вот и отлично. Потому что они все – супер. Некоторые, правда, были козлами, но все они супер… И об этом люди забудут, – о том, как это было весело… Ты меня понимаешь?
– Нет.
– Вот поэтому я и хочу увидеться с Джилл. Позовёшь её ко мне? Прошу тебя…”
…
“Сильная мать” осталась верна себе – и сын умер в одиночестве, не простившись с друзьями, взятый в заложники силой «материнской любви».
Один из рецензентов увидел в финальном диалоге матери с Джилл – всего лишь “бестактный наезд феминистки на героиню, только что похоронившую сына”. Но это значит, совершенно не понять – о чём фильм.
Пожалуй, этот разговор – главный диалог не просто двух женщин, но и двух Британий – старой и новой, чьи “ужасные мальчики” вздумали грезить о праве на счастье. Цена такого счастья – и человеческое право на него – это вечный спор с репрессивной “родиной-матерью” (который мы в России понимаем даже лучше, чем британцы).
“В вашем доме не было любви”, – говорит Джилл. И это очень точно, если вспомнить, как “сильная” мать колотит мужа, пилит его за походы в паб, как “запихивает” сына в рамки социального успеха и навязывает “отношения” с Джилл.
Эта “любовь” не просто калечит, но и убивает – в физическом смысле (отрезая от мед-помощи или заставляя лгать о себе до последнего).
Слепая, “силовая”, “репрессивная” материнская любовь – тоже, конечно, любовь. Но она из тех явлений, что убивает и расчеловечивает. Она заставляет лгать и после смерти, отрицая не только СПИД, но и гомосексуальность собственного сына. Эта «любовь» – форма отказа от его личности. Если хотите, форма предательства.
Мать стремится “исправить” драму – не тем, что пересматривает свои ошибки, чтобы принять сына, а пытается вернуть его в детство, в точку “рокового выбора”, который она считает главной ошибкой – его, а не своей..
Именно в этом моменте – отказе признавать свою вину – мы и видим подлинную цену любви к Ричи. Мать не принимает не только его ориентацию (видя в “пороке” причину трагедии), – она не готова принимать саму его мужскую природу, желая быть её распорядителем.
Но дело не только в этом. В госпитале мать слышит самый тяжёлый упрёк – от другой женщины, которая ухаживает за сыном:
«Вы не знали, что он гей? Дорогая, позвольте сказать прямо, где были ваши глаза, когда ему было 11, 15 лет, когда каждая клеточка его организма кричала: «я гей»?
Трагедия в том, что знание о сыне не спасает ту, что упрекает. Обе несчастные женщины оказываются в итоге там, где в соседних палатах умирают их дети. Стало быть, смысл любви – не в том, чтобы вовремя «знать», а чтобы принимать – и быть на стороне своего ребенка, даже на пороге его ухода.
Джилл полностью права: “в этой семье не было любви”, – как нет любви к своим “ужасным мальчикам” у родины-матери (британской или Российской – не суть важно). Убивает материнский эгоизм, желание командовать любовью и счастьем своих детей. И это не просто глупо, не-гуманно, но и смертельно для “мальчиков”.
Не случайно в личном разговоре с Джилл в лондонской клинике мать признаётся в своём “ужасе” перед мужским либидо. (“Ты знаешь, мальчики ужасны, они все озабочены.. И когда появляется кто-то вроде Ричи – молодой и симпатичный, – они видят в этом только возможность для разрядки..”)
Но именно в этом – роковая ошибка авторитарной любви. Она не просто воюет с природой влечения, но и претендует на право собственности, отбирая у сыновей право на счастье.
Дело совсем не в “грехе” или “сексе”, а в свободе желания – фундаментальной основе люби и счастья.
Конфликт с родиной, семьёй и “взрослым миром” – один из наиболее тяжёлых для миллионов “мальчиков”, когда речь идёт не просто о социализации, а о человеческом достоинстве.
Для мира матерей сексуальность – всего лишь возможность «разрядки». Отказывая детям в праве на свободный выбор сексуальности, “взрослый” мир отказывает мальчикам в их человеческой природе, а значит и в достоинстве.
Отказать им в свободе желания – означает их расчеловечить.
Костик из “Покровских ворот” сказал бы своё гениальное: “И всё-таки поверьте мне, как историку: насильно осчастливить нельзя”.
Не случайно в сериале звучит та же весёлая полька: “Розамунда…, отдай мне своё сердце, не спрашивай маму сначала..”
…
“Розамунда, отдай мне свое сердце и скажи да,
Розамунда, не спрашивай маму сначала,
Розамунда, верь мне, я тоже тебе верен,
Потому что сейчас, Розамунда,
Мое сердце свободно”.
…
Родина-мать, несчастная мать Ричи Тозера или “партийная дама” Маргарита Павловна (советская власть с её “материнской заботой”) – участники общего (глобального) конфликта “родины” и частного человека – со своим человеческим счастьем, со своим достоинством, желанием и правом на него.
К счастью, жизнь так устроена, что “ужасные мальчики” рано или поздно побеждают – даже погибая. Просто потому, что природой (а значит, и любовью) нельзя командовать.
Александр Хоц
