В сегодняшней колонке три книги об одиночестве наблюдателя: грусть американца об исчезающей Японии, тоска интеллигента по прекрасной России будущего, и феминистская жемчужина эмигрантской прозы.
Алекс Керр. Потерянная Япония. Как исчезает культура великой империи. М.: Эксмо, 2019. Перевод Д.А. Романовского
Алекс Керр — известный американский японист. Будучи сыном офицера флота, в детстве он много раз переезжал из страны в страну: от США до Италии. Но местом, которое навсегда запало ему в душу, стала Япония.
Прожив в Иокогаме несколько лет в 1960-х, Керр покинул Японию, но любви к Японии не оставил и в Йельском университете учился японистике. Оттуда он переехал в Оксфорд для изучения китайского языка, а затем и в Японию на ПМЖ.
Как Маржан Сатрапи в «Персеполисе» и Юн Чжан в «Диких лебедях», Керр в своей книге размывает грань между автобиографией и нон-фикшном, связывая свою личную историю с историей Японии во второй половине двадцатого столетия. Но в отличие от Сатрапи и Чжан, Керр не уроженец страны, о которой пишет. Он скорее академик, энтузиаст, своего рода профессиональный воннаби эксперт.
И именно эта особенность дает ему определённую квалификацию высказываться об утраченной культуре. Можно утверждать, что эта книгу не мог бы написать японец — не хватит объективности и более широкой перспективы охватить взглядом ежедневные изменения, совокупность которых влияет на культуру. Нужен был посторонний человек, чтобы увидеть то, что было утеряно, и точно и верно записать это. Или, возможно, наивно и слишком предвзято — Керр нередко сбивается на колониальный ориентализм и наставительный тон, прямо указывая, как было бы лучше поступить японцам со своей культурой. Но несмотря на это, книга — настоящий кладезь интересных наблюдений иностранца над меняющейся японской повседневностью. Наблюдений, пропущенных через квир-призму (Алекс Керр открытый гей), что особенно заметно по главе о его опыте в театре кабуки.
Мы особенно часто спорим по поводу оннагата [актер мужчина, который исполняет женскую роль], и из-за этого я задаюсь трудным вопросом о том, кем же являются оннагата. Очевидна их связь с травести-шоу. Желание увидеть представление переодетых мужчин существует во всем мире и находит воплощение как в английской пантомиме, так и в передвижных театрах Индии. В Китае и Японии первые шоу с переодеваниями превратились в искусство. Дан (китайские оннагата) исчезли практически полностью (хотя сейчас они возрождаются) не потому, что публика потеряла интерес, а из-за чудовищного удара, нанесенного традиционному театру культурной революцией. Традиция дан ослабла, и потому ее сложно восстановить. Но Японии удалось избежать потрясения культурной революции, так что традиция переодеваний смогла выжить только здесь.
Став формой искусства, оннагата сосредоточилась на романтических, а не шутливых элементах, на женском духовном, а не на телесном начале. Вот почему Фабиан так ценит оннагата: их старость и уродливость дает возможность сосредоточиться на самом искусстве, не замутненном простой обаятельностью. Он говорил так: «Искусство старых актеров Кабуки похоже на морскую воду, которая долго стояла на солнце. Когда актеры стареют, все больше воды испаряется, и она становится все более и более соленой. В конце остается лишь самая суть – или соль».
Валерий Печейкин. Злой мальчик. М.: Inspiria, 2020
Драматург Валерий Печейкин в последнее время превратился в Екатерину Шульман от визуальной гей-культуры: его приглашают комментировать всё от телесериала до нового законопроекта об ограничении прав сурков. Навык саркастичного комментирования особенно остро наточен в фейсбучных постах Валерия — ироничных высказываниях на точку дня. Книга «Злой мальчик» целиком и состоит из таких постов, где, как в одноимённом рассказе Чехова, голый мальчик Валера внезапно выскакивает из пены дней, достаёт писательское чутьё и тычет пальчиком в смешную и грустную российскую действительность. Дедушки-тугодумы и зумеры, кассиры в пятерочке и росгвардейцы, гетеросексуальные парочки в метро и отключение горячей воды, коронавирус и театр — по едкому замечанию достанется всем и всему, а госчиновникам и по два. Мы же будем надеяться, что они не обратят внимания на сборник Печейкина и не испытают «такого счастья, такого захватывающего блаженства, как в те минуты, когда драли злого мальчика за уши» — злой мальчик нам ещё нужен.
Оказывается, нужно было идти не в драматурги, не в экономисты, повара или космонавты, а в росгвардейцы. Они тоже космонавты, но более хрупкие. Ведь им разрешено сейчас гулять по улицам. А там же весна начинается, весна! Вы только представьте, какое счастье им выпало! Идешь с друзьями по весенней Москве, на улицах – никого. А если кого встретишь – погладишь дубинкой.
Зинаида Гиппиус. Чужая любовь. М.: Лаком-книга, 2001
В 1929 году, будучи в эмиграции в Париже, Зинаида Николаевна Гиппиус создала маленькую феминистскую прелесть. Она даже изменила своему обыкновенному стилю: главная героиня «Чужой любви» адекватно реагирует на окружающие раздражители (мужчин и обстоятельства), авторский слог не рваный и не топорно рубленый, но удивительно чёткий в своей чистоте. Гиппиус потребовалось всего лишь уехать подальше от России, озлобиться на большевиков и перестать религиозничать.
Пахучим дымком из романа сочится довольно спорная идея о невозможности создания гармоничной семьи людьми разных даже не кровей, но культур и подкорок. Дуня, русская эмигрантка-архитекторка из родовитой семьи, работает гувернанткой в доме богатых парижских буржуа. Она не желает обсуждать с французами ни своего положения, ни дел на родине, она лишь жалеет их, берущихся рассуждать о «загадочной душе» русской женщины. За Дуней волочится сын и наследник состояния, но она остается равнодушной и сдержанной, шокирует француза неожиданными ответами на недвусмысленные намёки, а от предложения руки и сердца резко отказывается.
Дуня глубоко убеждена, что настоящая к ней любовь не может родиться в сердце мягкого французика, ибо они слишком разные, они «два мира, и не кровь тут важна». Он не видал и не испытал зверств революции, Россия для него — далёкая страна, о которой неинтересно думать. Он не слышит, о чём говорит Дуня; он ревнует её то к брату, то к старому другу семьи (вот ведь сексизм: и мысли не возникло, что эти двое мужчин могут быть дуниными друзьями, а не обязательно любовниками). Он, в конце концов, не воспринимает её отказ иначе, чем девичью блажь и кокетство. Когда до него наконец дошло, что чары казановы разбились о стену русской отрешенности, единственное, что пришло ему на ум — сбежать на войну, словно какой-то подросток.
«Чужая любовь» — редкий русский роман, где сильная героиня попирает ножищами мужскую заносчивость, разбивает вдребезги донжуанскую гордость и задорно смеётся над попытками зажать её в уголок.
