Квир-обозреватель Константин Кропоткин рассуждает, почему «День» Майкла Каннингема — традиционный гей-роман, и что его русский перевод рассказывает о России позднего путинизма и самом американском авторе. Перепечатываем из источника с согласия автора.
Недавно московское издательство Corpus выпустило «День», новый роман Майкла Каннингема. К русскоязычному читателю текст шел два года, срок и большой, и не очень, — смотря, какой меркой мерить. Возможное в России в 2023 году, выглядит нонсенсом в году 2025-м.
И снова предельная, типичная для этого писателя, точность места и времени. Нью-Йорк, пятое апреля, поделенное на три года. «До»: утро 2019 года. «Во время»: день 2020-го. «После»: вечер 2021.
Событие: пандемия коронавируса, посадившая на замок все человечество, а заодно и представителей описываемой семьи, — Дэна, домохозяина из бывших рок-музыкантов, его жену Изабель, сотрудницу глянцевого журнала, их детей, Вайолет, пятилетнюю на начало романа, и десятилетнего Натана. На чердаке их дома в Бруклине живет Робби, родной брат Изабель, школьный учитель. Таков ближний круг, — ядро этого небольшого по объему семейного романа. Круг следующий, неближний: Гарт, родной брат Дэна, давший свою сперму давней подруге, лесбиянке Чесс, которая зачала и родила ребенка по имени Один.
Повествовательной дробностью, мелкописью эмоциальных переливов роман напоминает собрание постов из соцсетей. Впечатлению на пользу и присутствие персонажа сугубо виртуального, — Изабель и Робби еще в незапамятные времена придумали Вульфа, мужчину для инстаграма, который и для нее, гетеросексуалки, и для него, гея, представляет идеального героя.
«Будь Вульф настоящим, все вокруг этого неуловимого персонажа и вертелось бы. Он был бы энергичным парнем, окруженным друзьями, к которому на вечеринке не подступишься, мускулистым незнакомцем, размашисто выходящим, мелькая в толпе, из поезда метро, принцем, способным все исправить одним поцелуем, если только он отыщет в лесной чаще хрустальный гроб, а в нем тебя, впавшую в кому».
Так в одной из первых глав книги думает Изабель, предчувствующая начало конца (или, если угодно, начало чего-то нового). Она знает, что время традиционного глянца, где работает, почти истекло, — его убили соцсети. Понимает она и то, что Дэн, с которым воспитывает двоих детей, тоже уже не тот человек, с которым ей хотелось бы и далее проживать свои дни.
Накануне перемен и ее брат Робби, порвавший недавно с очередным бойфрендом и понимающий, что наступает время для другого рода автономии: дети сестры подрастают, входящему в отрочество Натану нужна своя комната, а значит ему, Робби, пора перебираться с чердака в какое-то другое место. Решение непростое для всех, поскольку Робби — не просто брат, шурин, дядя, но, как читатель понимает довольно скоро, центр силы для этой семьи. С ним словесно и мысленно сверяется Изабель, ему также часто поверяет сокровенное Дэн, с ним же понимание безусловное у юной Вайолет, получившей от дяди в подарок такое желаемое ею желтое платье принцессы.
«И говорит:
— Ночью новую песню дописал. Хочешь, сыграю попозже?
— Хочу, знаешь ведь.
— Шероховатостей, конечно, еще полно…
— Мне нравятся шероховатости.
— Знаю, что нравятся.
Робби и не помнит уже, с каких пор они с Дэном затеяли эту эротическую игру, этот регулярный флирт, уподобляясь сразу и двум побратимам, и давно женатым супругам».
Гей, его сестра по духу и самым возвышенным образом влюбленный в него харизматичный гетеросексуал, — подобную конструкцию ненуклеарной семьи Майкл Каннингем блестяще описал еще в «Доме на краю света», образцовом американском гей-романе конца XX века (1990, рус.пер.1997). Свет того текста, ставшего культовым и для русскоязычных квир-читателей, столь силен, что отсветом кажется и нынешний «День», — вторичным по отношению к нему, автоцитатным, если иметь ввиду универсум самого автора, которому ныне, кажется, впечатления новые нужны лишь для того, чтобы вновь повторить и заново прожить переживания уже давным-давно прожитые.
В «Доме на краю света» нервный Джонатан, альтер-эго писателя, обрел внесексуальную, близкую к идеальной взаимность в лице немногословного Бобби. В «Дне» же она мнится таковой: понимание Дэна и Робби исключительно, и если первый с ним сверяет на чистоту слова новых песен, которые должны бы вернуть его, музыканта, на сцену, то для последнего муж сестры — образ счастья преходящего и в смысле символическом вневременного.
«В дни особой тоски по прошлому то автопутешествие кажется Робби самым счастливым событием в жизни. Двадцатилетний Дэн рулит своим подержанным (и не единожды) “бьюиком” — русые кудри золотятся, мускулы поигрывают на руках, — распевая вместе с магнитолой Sweet Thing Джеффа Бакли, а вокруг простираются фермерские угодья Пенсильвании и Огайо. Этот Дэн казался Робби воплощением красоты во всех смыслах».
Душевная близость брата и сестры, эротическое влечение мужчины к мужчине и похожий, но не синонимичный ему броманс. 35 лет назад, на заре общественного оптимизма Майкл Каннингем, сам открытый гомосексуал, раздумывал о возможностях неконвенциональных любовных треугольников. 35 лет спустя заметно, что они, если и возможны, то недолго, — и трудно найти виноватого: недавний ли кризис, связанный с пандемией, нынешний ли все более нарастающий общественный пессимизм, или же преклонный возраст самого автора, и в прежние годы пристально интересовавшегося смертями, кончинами и утратами, а ныне со всей возможной внятностью транслирующего чувство конца времен.
«День» описывает время до События, само Событие и то, что было после События. Глобальное влияет на частное самым прямым образом, — Майкл Каннингем с узнаваемыми для большинства читателей деталями описывает, как незримая угроза влияет на людей, меняет их мироощущение. И если во второй, «пандемической» части романа крошка Вайолет боится, что ковид-убийца залетит в их дом в открытое окно, то Робби, взрослый гомосексуальный мужчина, учится жить с ощущением непреодолимости конца, — вирус невидим, и в его близости надо бы провести отпущенный «день» жизни как следует.
«Хватить жить, исходя из умеренных ожиданий. Пора стать интересней самому себе. Пора найти своего собственного Вульфа, в каком бы то ни было виде. Робби начал понимать, что, призывая каждый день выдуманного человека, наделил его зачатками души, а если душа — неподходящее слово (вызывает уныние и несексуальные, религиозные ассоциации), тогда естеством, выходящим за рамки подробностей жизни и повседневных занятий Вульфа. И то же самое, подозревает Робби, вполне возможно разглядеть практически в любом мужчине. Красота и благородная профессия тут не обязательны».
То, как много рефлексии геев способны дать миру, пережившему пандемию, очевидно, как минимум, со времен внезапного международного успеха романа «Мы умели верить» Ребекки Маккай (2018, рус.пер.2021). Майкл Каннингем, и по сей день именующий себя не только живым, но и «выжившим» во время эпидемии СПИДа, и на сей раз не отступил от близкого, не единожды описанного им в книгах опыта, дав Робби узнаваемое чувство обреченности, которое, однако, лишь делает для того острей радость от проживания сиюминутного.
«У меня было две семьи: биологическая, когда я был ребенком, и квирная, когда я был молодым. В этом романе я хотел смешать их вместе. — объяснял романист в интервью L’Espresso в канун итальянского релиза нового романа. — В годы эпидемии СПИДа в Америке, если мужчина, заразившийся вич, звонил родителям, чтобы сообщить им эту новость, то он обычно начинал так: «Я хочу вам сказать две вещи: я — гей, у меня вич». Отказ многих признать гомосексуальность своих детей привел нас в результате к созданию новых семейных форм, и ядром семьи вдруг становились дрэг-куин, две мотоциклистки-лесбиянки и бармен-гей».
Робби, самый обаятельный и самый положительный персонаж романа, наследует, пожалуй, всем гомосексуалам, которых когда-либо описывал этот американский автор в своих книгах, будь то упомянутый выше «Дом», считающийся его дебютом в крупной форме; «Часы» (1998, рус.пер.2000), где в тоске похожей умирали не только прекрасные женщины, но и пожираемый смертельным вирусом гей. Узнаваема даже сцена символического погребения, — нечто родственное можно найти в книге «Край земли» (2002, рус.пер.2020), своеобразном путеводителе Майкла Каннингема по Провинстауну, важному для американских геев городу.
Майкл Каннингем — из сочинителей, которым непременно нужно на кого-то опереться (пусть и на себя прошлого) . Так, словно он все еще не очень уверен в своих силах, и для утверждения нынешней авторской состоятельности ему все еще нужно ручательство авторитета. Читатели «Дня» ищут и с успехом находят в «Дне» аллюзии на Джеймса Джойса, Майкла Шейбона и даже Боккаччо. В первую же очередь (за исключением, может, самоповторов) заметно неутихающее упоение романиста Вирджинией Вулф, ставшей одной из героинь его обильно премированного и с успехом экранизированного романа «Часы».
В «Дне», композиционно синонимичном «Миссис Дэллоуэй», ироническим подмигиванием становится имя виртуального героя, — Вульфа — который, в силу своей бестелесности, способен жить вечно, атмосферу же книги можно описать цитатой из все той же «Миссис»: «У нее всегда было чувство, что прожить хотя бы один день очень, очень опасно».
Качество прозы этого американского автора таково, что повторам, отсылкам, цитатам вполне годится звание оммажей, которые способны подарить наслаждение от округлости фраз и емкой образности. Что Майклу Каннингему не по силам — удивить читателя. Его фирменный, несколько анемичный, медлительный слог продуман в метафоричности, выверен в мелодизме, но он же от романа к роману все более тяготеет к орнаментальности, — в «Дне» кажется, порой, что сочинителя больше интересует кружево фразы, нежели, собственно, наряд, ради которого вывязывается украшение.
Эта особенность легитимирует любой спойлер, поскольку не в поворотах сюжета красота текста. А далее именно он — спойлер. Прошу удалиться тех, кому все же важно самостоятельно следить за чередой романных событий.
………………………………………………………………………………………………………………..
………………………………………………………………………………………………………………..
………………………………………………………………………………………………………………..
………………………………………………………………………………………………………………..
………………………………………………………………………………………………………………..
………………………………………………………………………………………………………………..
………………………………………………………………………………………………………………..
Читатель, хотя бы отчасти знакомый с квир-каноном англоязычной романистики, запросто догадается, что сочтены дни не только этой эпохи и этой семьи, но и одного вполне конкретного человека. Предчувствие в «Дне» реализуется так запросто, что даже обескураживает, — оказывается, и в двадцатые годы XXI века в США можно писать романы о гее, чувственная любовь которого не может быть реализована, который, будучи вместилищем всевозможных добродетелей (да простят мне читатели этот иронический тон), становится символической жертвой, чтобы неугасимый свет души вечной освещал дни живущих.
«Теперь он — лишь волнение ожившего воздуха за стенами незнакомого ему дома, но в каком-то смысле он тоже все больше становится самим собой. И пока это происходит, Вайолет будет стоять за окном в желтом платье как напоминание об этом мире, откуда Робби переходит в другой. Это она может для него сделать».
Прежде литературных геев убивали гомофобы, СПИД, общественное равнодушие, — в пандемию же Майклу Каннингему захотелось укокошить центрального персонажа с помощью ковида, который, как известно, к сексуальным преференциям равнодушен. Волюнтаризм автора, безусловно, легитимен, — что хочет, то и пишет. Но все ж в этом сюжетном повороте заметно тяготение к типизации, которая ныне на Западе считается, скорей, антикварной. Да, романист может вести, куда уж строка повела, — у читателя ж есть право ощущать эту мелодию не столько как знакомую, сколько как заезженную, затертую, дающую чувству куда меньше, чем хотелось бы.
Тем более, учитывая масштаб писателя.
У книги, впрочем, прекрасная, полная уважения критика в англоязычных странах. «День» — один из главных романов 2023 года по версии The New York Times, The Guardian и TIME. Обозреватель The Washington Post сообщал, что «Day» — это «меланхоличный, глубоко человечный роман», который затрагивает универсальные вопросы о времени и памяти. Журнал The New Yorker в том же 2023 году отмечал «редкую способность автора превращать повседневность в нечто поэтическое и вечное». «Пронзительное исследование человеческих связей в эпоху неопределенности», — писала The New York Times.
Первые отзывы на русский перевод книги не просто хвалебны, они восторженны, что объясняется, наверное, давней любовью, которой пользуется этот автор у читателей в России. На язык Пушкина переведены все романы Майкла Каннингема. Под свое крыло его давно взял Corpus, российский флагман переводной интеллектуальной прозы, способный заказывать переводы у лучших переводчиков страны.
Самого Каннингема, посетившего Москву в 2011 году, принимали едва ли не как рок-звезду. Я помню ту гигантскую очередь за автографами в книжном магазине «Москва» на Тверской, когда писатель, оставляя росчерки на собственных книгах только и знал, что повторять «amazing», словно едва веря, сколь популярен он у местной читающей публики. «Каннингем прошелся по моей жизни глубоким плугом, оставив в мозгу именную извилину», — с пиететом показательным писал в ту пору один блогер в Живом Журнале.
Планка допустимого у Майкла Каннингема настолько высока, благожелательность давних читателей в России так безусловна, а отношение переводчиков к его текстам столь недежурно, что был, пожалуй, запрограммирован и нынешний успех «Дня», любовно, — позволю себе тавтологию — переведенный Любовью Трониной.
В переложении на русский она постаралась не только учесть изысканный мелодизм этого автора, но и найти русские эквиваленты квир-сленгу, и подыскать точные в эмоциях слова, обозначающие типичную для взрослого гея грусть.
«Решил все-таки не становиться врачом. Отец при этом сделал такое же лицо, с каким встретил однажды явление маленького Робби — надушенного и в жемчугах — в столовую.
— Мы рождаемся голыми, все остальное — просто прикид, о чем не устает напоминать нам Ру Пол. Не уверен, правда, подумал ли Ру о педиатрах, — говорит Робби».«Это да, стало быть, пора. Но разве Дэну объяснишь, что это значит для гея, которому уже хорошо за тридцать, а у него ни денег, ни кубиков на животе. Дэн обитает на планете натуралов, где тридцатисемилетний мужик, одинокий, презентабельный и способ ный поддержать к себе интерес, — это просто клад. На планете геев условия гораздо суровей».
Эти пассажи, черным по белому писанные в книге, увидевшей свет в России в 2025 году, вынуждают думать о нелинейности времени и о том, что считать анахронизмом в эпоху позднего путинизма, режима ультраконсервативного, пытающего отменить будущее. Соображения самые рядовые для современного американского западного романа выглядят и воспоминанием о недавнем прошлом книжной России, еще не знавшей тотального запрета на квир-публичность, и напоминанием, пришедшим из будущего, когда радужный алфавит ЛГБТИК вновь вернет себе легитимность.
«Каннингем по-прежнему остается виртуозом психологической прозы», — писала на днях «Медуза». «Новый роман во многом похож на те же титулованные «Часы», но точно не уступает им в качестве и поэтичности — и выглядит даже более стройным», — утверждает издание «Новая газета Европа».
Мне же особо ценна реплика Егора Михайлова из «Афиши», заметившего важную особенность этого романа: «…в руках мастера прием оказывается мощной метафорой. Ведь именно так порой чувствует течение времени человек…Стоит на секунду закрыть глаза, как мир проносится мимо на невероятной скорости — и поделать с этим ничего нельзя».
В «Дне» речь, позволю себе уточнение, не столько о времени как таковом, но о том, как ощущает его квир-человек, по праву рождения ищущий альтернативные способы бытия, проживающий свою жизнь не только в хронологическом порядке, день за днем, но и в параллельном, вынужденном «как могло бы быть», — в пространстве желанного, неисполнимого.
«Впервые в жизни со мной такое: нет никаких событий, кроме времени, я остался с ним наедине и не сказал бы, что счастлив. Нет, я не то, чтобы несчастен, просто здесь идея счастья в целом представляется милым пустяком, безделушкой. Это иное чувство, которому я не знаю названия и догадываюсь, что старательно придумывать его ни к чему».
Русский перевод «Дня» имеет и свое, особое, зловещее измерение. Роман, заслуживающий приставки «гей-», который начинается с описания мужчины-кроссдрессера, в котором все главное связано с гомосексуальным персонажем, который написан писателем-гомосексуалом, который продолжает длинную, долгую традицию гей-романов, — этот роман на трех страницах нечитабелен в исполнение требований путинской цензуры. Несколько абзацев закрывают черные плашки, — так Corpus по сложившемуся с недавних пор в России обыкновению исполняет «законы» гомофобов во власти.
Учитывая прямоту и недвусмысленность квир-чувств, избежавших купюр, выглядит как фиговый лист. Но можно считать и дырой — указанием на пропасть, которая отделяет нынешних россиян от мира западного, где табуированию предпочитают диалог.
Демонстративное сокрытие «пропаганды ЛГБТ», будучи единственным способом для уважающих себя российских издателей выполнить нелепые законы РФ и не утратить уважения своей аудитории, само себе тянет на жест художественный. Когда-нибудь такие книги будут выставлять в музеях в качестве примера, как далеко в ограничении свободы слова и свободы искусства зашла Россия во времена Путина.
Увечья, столь явно нанесенные тексту, открывают пространство для других вопросов. Например, что о цензуре думает сам автор, мировоззрение которого столь явно отличается от допустимого в нынешней России. «Я не буду писать о гее, который ненавидит себя за это», — говорил он российскому порталу Colta в 2014 году, а годом позже в интервью британской The Guardian напоминал, что «искусство должно быть свободным. Оно должно бросать вызов, провоцировать и задавать неудобные вопросы. Без этого мы теряем не только культуру, но и отчасти нашу человечность».
Перевод зацензурированного фрагмента: Мари, автор телеграм-канала Queer Histories
Сейчас, на начало марта 2025 года можно утверждать по крайней мере то, что о цензуре русского перевода Майкл Каннингем знает, — я сам уведомил его гиперссылкой в инстаграме, где опубликовал скриншоты испорченных страниц «Дня».
Никакой реакции мой пост не вызвал, а значит трудно делать сколько-нибудь определенные выводы. Впрочем, «пассивизация», о которой иронически пишет 72-летний автор в изъятом фрагменте романа, допускает так же толкования далекие от сексуальных практик.
«…они поужинают и лягут спать, проснутся завтра утром, вынесут урну с прахом не берег ничем не примечательного озера и скажут нужные слова (надгробных речей договорились не произносить), вернутся к завтраку и разразятся безжизненным смехом — а что нам делать с пустой урной? — потом уж все продолжится: сегодня, завтра и на следующий день».
Константин Кропоткин
Я рассказываю об интересном из мира квира без ограничений, без цензуры и не приписанный к какой-либо редакции. Поблагодарить меня можно донатами.
Boosty (Россия и весь мир)
PayPal: на мейл kropotkind@googlemail.com (весь мир, кроме России)
