Недавно мы писали о подростковом гей-романе “Дни нашей жизни”, вышедшем в 2018 году при помощи краудфандинга. Сегодня мы публикуем рецензию квир-обозревателя, автора проекта “Содом и умора” Константина Кропоткина на квир-роман “Тот самый” ЛГБТ-писательницы Юлии Вереск.
«Тот самый»: русский квир-роман в духе сериалов «Эйфория» и «Половое воспитание»
Подростковые смятения чувств с эффектными сюжетными поворотами
В издательстве Popcorn Books вышел «Тот самый» — дебютный ЛГБТ-роман Юлии Вереск, прежде публиковавшийся в самиздате, о судьбоносных летних каникулах мальчика по имени Матвей. Константин Кропоткин рассказывает, чем книга напоминает лучшие сериалы о школе и почему не похожа ни на один русскоязычный роман.
Одна случайная встреча жарким летним днем навсегда меняет представления Матвея о себе, о любви и о мире. На Черепаховой горе, в «доме с призраками» живет Матвей, его старшая сестра Алиса и их не очень-то ответственная мать. Этой семьи в городке сторонятся, про нее всякое говорят. Однажды подростки-старшеклассники знакомятся с белокурым Киром и глазастой Жекой, такими же аутсайдерами, которым тоже хочется приключений. Далее течет кровь, курится косяк, упоминаются самоубийцы и прочие мертвецы.
Уже в качестве зачина «Тот самый» Юлии Вереск кажется подражанием роману «В центре Вселенной» Андреаса Штайнхёфеля, новой классике немецкой подростковой литературы, где похожим образом в доме на отшибе, в полусказочном нигде жили двойняшки Фил и Диана и их беспутная мать. Переклички меж романами становятся совсем уж громкими, когда мальчик Матвей пытается понять, почему его тянет к Киру, и нечаянно вступает в соперничество с одной из девочек.
Андреас Штайнхёфель, с необычайной по меркам 1990-х смелостью описав квир-отрочество, привил черенок англоязычного фэнтези к мощному древу немецкой романтической традиции. Для реализма этого писателя, следующего как за Э. Т. А. Гофманом, так и за Клайвом С. Льюисом, и впрямь годится обозначение «магического». 23-летняя филологиня Юлия Вереск выступает в роли не столько селекционера, сколько студента-агротехника, который пробует вырастить привозной цветок на российской почве. Ее герои знают Булгакова, но так, будто он наравне с Керуаком пришел к ним через переводы.
«Словами мы нащупывали границы личного пространства друг друга, пытаясь понять, что можно, а что нельзя», — герои русских романов подобным образом прежде не говорили.
Зато так запросто могут (само)выражаться герои школьных сериалов «Эйфория», «Стыд» или «Половое воспитание». Дежавю — самое устойчивое впечатление от «Того самого», похожего на сказку сказок, сумму прочитанных книг и увиденных фильмов, и Андреас Штайнхёфель может числиться фигурантом на тех же основаниях, что и, скажем, австриец Якоб Эрва, снявший по немецкому роману отличный фильм. Сама же Юлия Вереск на вопрос о литературных ориентирах вспоминает Габриэля Гарсиа Маркеса, умевшего разглядывать реальность через окуляры чудесного.
Писатель волен брать за точку отсчета все, что пожелает. Все тот же Булгаков говорил от лица господина де Мольера, что берет свое добро там, где его находит. В романе главное — сам роман, путь к финалу, а не отправной пункт. В этом новом для себя путешествии Юлия Вереск еще суетлива в мелкой моторике — уже в первом абзаце книги избыток метафор вызывает ощущение, будто кто-то швырнул в воду горсть гальки; там и часы, и контурная карта, и поезд. Автор говорит, что роман был написан на одном дыхании, за 79 дней, что многое объясняет.
Сюжет удерживает внимание поначалу не без усилия — и тут на помощь приходит читательская и зрительская память, помогая определить координаты выдуманной вселенной и удобно в них расположиться. А заодно напомнить себе, что радость узнавания составляет едва ли не главную прелесть западных романов для young adult, «юных взрослых». К тому же Юлия Вереск, поначалу публиковавшая эту историю на платформе литературного самиздата, знает цену клиффхэнгерам — едва ли не каждая глава завершается эффектным сюжетным поворотом, подстегивающим любопытство. Почему Кир так внимателен к Матвею? С кем хочет целоваться Жека? А что думает Алиса? Она вообще о чем-то думает?
«Я будто смотрела сериал в своей голове», — говорит автор, вспоминая процесс создания книги. Роман «Тот самый» действительно хорош, если считать его историей, предназначенной для экранизации. Сюжет не буксует, в лицах не запутаешься, а арка главного героя, представляющая наибольший интерес, подрастает уверенно. Матвей, от имени которого ведется рассказ, получился достаточно живым, чтобы с ним захотелось себя идентифицировать — разделить его переживания, понять его страх, его злость, его радость.
«Тот самый» — роман для подростков, включая взрослых, которые когда-то тоже были подростками и не без сердечного стука готовы вспомнить свое тогдашнее смятение чувств. В российских обстоятельствах это тем более важно — читатель, не особенно избалованный ЛГБТ-литературой, еще только привыкает к сопереживанию квир-героям, и зрительский опыт, куда более разнообразный, неплохо ему в этом помогает.
Посмотрев достаточно западных сериалов о современных влюбленных подростках, и впрямь не так уж и сложно поставить себя на место главного героя. Пол читателя, его гендер тут не так уж и важны — нужнее исходный интерес к историям взросления, они же истории любви.
Юлия Вереск не против, если ее называют ЛГБТ-писательницей, и уже этой безбоязненностью сообщает о себе как о человеке нового времени, которому понятны и близки новые литературные фильтры. Пришедшая из самиздата, она может служить и показательным примером по-новому сконструированной писательской судьбы, давая и шанс, и надежду другим самородкам из русскоязычного литературного подполья, ищущим слова для прежде неописуемого.
И если Андреас Штайнхёфель нагонял хладного романтического тумана, то Юлия Вереск пишет с чувством явно солнечным. «Тот самый» — летний роман; его жесткие, а временами жестокие обстоятельства прогреты обаятельной уверенностью, что хеппи-энд неизбежен, а трудности преодолимы: мальчик-гей, конечно, поймет, кто в жизни «тот самый», и с радостью примет повзрослевшего и поумневшего себя. И это еще один признак квир-автора нового времени, который не хочет говорить о неизбежности страдания для гея, а естественным, живым и сколь угодно несовершенным образом взывает к радостному, волнующему соучастию.
«Вот она, жизнь, — подумал я. — Стучит у меня под пальцами».
Теплое дыхание на щеке казалось летним ветром, ворвавшимся в холодный ночной воздух. От контраста на коже проступили мурашки.
— Пока, — прошептал я, и мы отстранились друг от друга. В темноте я увидел блеск глаз.
— Пока.
Через секунду мы снова целовались».
«Я бы мог найти десятки причин, почему никогда не был счастлив здесь и сейчас. Такова моя жизнь: она предоставляла мне уйму вариантов, но я всегда выбирал худший».
Источник: Bookmate Journal
