Большой разговор об отъезде из России, трудностях эмиграции, отличиях заграничного ЛГБТ-сообщества и планах на будущее.
Юлия Малыгина — основательница и руководительница центра социально-психологических и культурных проектов «Ресурс ЛГБТКИА+ Москва». Она уехала из России в 2022 году и теперь выстраивает новое сообщество в Германии. Мы поговорили о том, почему закрылся «Ресурс», чем немецкие ЛГБТ-мероприятия отличаются от российских и что она думает о росте популярности консервативных партий в Европе.
— Привет! Расскажи, пожалуйста, о себе.
— Меня зовут Юля Малыгина, использую местоимение «она», я лесбиянка. Вот уже год и 9 месяцев живу в Германии. Приехала по гуманитарной визе со своей экс-партнёркой: ей дали визу, как «иностранному агенту».
— Чем ты занималась в России?
— Я ЛГБТ-активистка «со стажем». С 2006 года я была в «Радужной ассоциации», фотографировала — у меня сохранился большой архив активистских шествий и акций. С 2012 года мы стали жить вместе с Анной Голубевой и тогда же создали организацию «Ресурс».
Это было время моего глобального выгорания. В то время принимали закон «о запрете пропаганды гомосексуализма», мы бурно протестовали. Градус ненависти зашкаливал, и я поняла, что не выдержу и что нужно что-то изменить в своей жизни. В итоге политическую деятельность я поменяла на сервисную.
«Ресурс» был для меня способом поддержать сообщество и даже во многом создать его, как потом оказалось. Это был способ сопротивляться гомофобным законам не в жёстком уличном противостоянии.
Мы очень гордились «Ресурсом». Мы строили что-то своё, самостоятельно, независимо от каких-либо органов и организаций, и всё работало на деньги самого сообщества. Да, позже появились и гранты, но если говорить не о проектной деятельности, а об основной, регулярной, из месяца в месяц — это была только волонтёрская работа и небольшие пожертвования от сообщества.
Получается, с 2012 года мы занимаемся психологической поддержкой, культурными и образовательными мероприятиями для ЛГБТ-сообщества. Такой, что называется, «тихий активизм» в организации, где я была бессменной руководительницей.
— Ты руководила «Ресурсом» в течение десяти лет?
— Каюсь! Так и было. За это время мы много чего пережили, очень многое изменилось.
Если говорить о лидерстве в активизме, для меня это не руководство, а фасилитация процессов.
Ещё в России в период активизма я сталкивалась с ограничениями, собственным недовольством активистской деятельностью. Один из выходов, который я нашла, — мне кажется, это можно прорекламировать? — «Социократия 3.0». Это проект про самоорганизацию в бизнесе, и эта идея кажется мне очень важной. Команда «Ресурса» проходила там обучение фасилитации.
Я для себя очень важные смыслы нашла в бизнесе: активизму есть, чему поучиться. Понятно, что не всё можно перенести, но именно что касается менеджмента управления и эффективности, то можно было бы.
И вот фасилитация, самоорганизация, отказ от руководства как идеи власти — это для меня про будущее и про то, чему хотелось бы, чтобы люди учились.
— В какой момент ты решилась на эмиграцию?
— В России я очень переживала, что могу получить иноагентский статус, но… его присвоили моей партнёрке. В каком-то смысле это не оставило мне выбора: за себя я не боялась, но когда мишень вешают на близких — это сигнал, что надо уезжать.
По закону тогда требовались два условия: политическая деятельность и иностранное финансирование. Я занималась администрированием и принципиально не имела дела с деньгами, чтобы не было конфликта интересов. У организации был казначей, а мои гонорары за работу получала партнёрка. Собственно, так её и назначили «иностранным агентом».
Это было 1 апреля 2022 года. Мы повеселились в тот день. Не хотели верить, искали другую Анну Голубеву — и даже нашли, что есть такая оппозиционная журналистка. Однако быстро стало понятно, что никому эту награду не отдашь.
— Как проходил отъезд?
— Собираться стали сразу после получения иноагентского статуса. Проконсультировались с юристом — спасибо Максу Оленичеву! Он сказал, что у нас есть время до осени, а потом могут начаться какие-то необратимые действия. И 2 сентября мы уехали. В мой день рождения.
Конечно, мысли про отъезд были и раньше, но в них никогда не верилось до конца. До отъезда нужно было срочно завершать дела. Несколько месяцев мы распродавали собственную жизнь. Раздавали, распродавали, распихивали по разным углам.
Это очень тяжело, когда ты собственными руками разрушаешь то, что сама же и создавала на протяжении долгих лет. И это больно.
Самое тяжёлое в эмиграции — это путь «в никуда». Гуманитарная виза — это надежда, что ты едешь туда, где о тебе позаботятся, но без чёткого понимания и с вынужденной зависимостью от других людей. Германия сделала всё, что обещала, и даже больше, и вообще гумвиза — это лайт-вариант по сравнению со многими другими. Но в первые месяцы был очень сильный стресс.
Мне нравится метафора эмиграции: ты как будто заново рождаешься. Заново начинается детство. Младенчество. Заново учишься говорить, ходить, узнаёшь самые простые вещи. Нет детской гибкости, но есть опыт. Нет родителей, вместо них — государственная поддержка. Это трудный процесс, который требует времени.
Мне грех жаловаться: я получила много помощи в Германии и от государства, и от тех, кто приехали раньше меня. Люди поддерживают друг друга с какой-то удивительной самоотверженностью.
— Почему закрылся «Ресурс»?
— После моего отъезда мы продолжали работать, мне это было важно. Я чувствовала ответственность за команду. Поэтому с моим отъездом деятельность продолжалась, но всё больше становилось рисков, а после решения Верховного суда они стали невыносимыми. Закрыться пришлось в связи с решением Верховного суда о признании ЛГБТ-движения «экстремистской организацией».
«Ресурс» не создавался как подпольная организация. Мы даже мероприятия проводили открытыми для всех желающих, очень редко они были внутренними. Работать подпольно — это не соответствовало целям организации, это было бы что-то совсем другое.
В общем, для «Ресурса» такой формат не подходил. Но я рада, что в России до сих пор остались люди и другие инициативы, и мне важно поддерживать с ними связь.
Ликвидация была в большой степени моим решением. Нашим общим — но и лично моим, как руководительницы. Я до сих пор переживаю о том, что это произошло.
— Насколько ты сама в порядке?
— Я слежу за собой. Есть люди, которые тоже следят за мной. И у меня есть терапевтка — психологиня, которая работает со мной в поддерживающем ключе. То есть поддержка есть, и есть люди, с которыми я могу всё обсуждать.
Мне кажется, я пока отслеживаю какие-то вещи и следую правильным советам. Терапевтка посоветовала подумать про антидепрессанты — ну, я подумаю.
Поскольку я постоянно занимаюсь помощью другим людям, я знаю, что не стоит забывать и про себя. Жалею, что из-за собственного состояния я менее эффективна, как помогающий специалист. Но и это чувство тоже мотивирует прийти в норму.
Я смотрю, могу ли я что-то или не могу. Сейчас это чаще про «не могу». И про то, чтобы не ругать себя за то, что я не могу.
Сейчас я в режиме сохранения того, что уже есть, без глобальных новых проектов. И это для меня очень сложно: новые проекты для меня — это очень поддерживающая вдохновляющая штука.
Мне привели такой пример: выиграть миллион долларов и проиграть миллион долларов — одинаковый стресс для организма. Как-нибудь в другой раз я выиграю миллион долларов, но не сейчас. Потому что уже миллион проиграла.
— Какие сейчас есть мероприятия для людей в России?
— У меня остались по минимуму. Сейчас очень сложный период, связанный и с потерей «Ресурса», и с потерей отношений лично у меня. Но один раз в месяц проходит группа поддержки для эмигрантов.
Мне важно вести группы для людей, с которыми у нас схожий опыт. Такое требование у нас было всегда: ведущий может не быть специалистом, но это всегда человек, чей опыт релевантен людям, которых он собирает.
Ещё один проект, который продолжает работу, — «Квир-медиация». Она появилась в «Ресурсе», и отчасти для него и создавалась, но обрела самостоятельность. Сейчас я просто одна из участниц проекта, но в своё время это была очень важная деятельность для меня, и мне всё ещё важны заложенные в ней ценности.
Медиация — это разрешение конфликтов. Их очень много и в сообществе, и в активистской среде.
Конфликты указывают, что здесь скрыто что-то ценное, за что стоит бороться. Я стою на том, что конфликты — это нормально, их можно разрешать и не умереть после этого, не возненавидеть друг друга, а развиваться дальше, причём совместно.
Я видела примеры этого. Это не про заглаживание вины, а про восстановление отношений. Думаю, этот проект очень важен именно сейчас, когда обострены все чувства, все идеи, и очень сложно найти общий язык.
Я бы хотела возобновить интервизорскую группу для помогающих специалистов широкого спектра: социальных работников, ведущих групп поддержки, координаторов. Не психологов (для них как раз ведёт группу моя экс-партнёрка Анна Голубева вместе с Данилой Гуляевым), а тех, кто работает в поле, непосредственно волонтёрствует. Эта работа тоже нуждается в интервизии, в рефлексии, и мне этого не хватает. Я хочу это восстановить. Эту работу я тоже делаю вместе с соведущим, его зовут Ринат.
Если кому-то интересна группа поддержки для эмигрантов или интервизорская, можно писать мне в телеграм: @sat_maly.
— При этом ты начала делать что-то ещё и в Германии?
— Да, почти сразу. Видимо, это для меня как жить, как дышать.
Я как поезд: сложно останавливаюсь. Как-то был интересный отклик: «Да их хоть на Луну отправь, они и на Луне продолжат!» И вот да: меня разбуди — я проведу группу поддержки. Люблю, умею, практикую.
В Германии другое общество, но ЛГБТ-организации здесь есть, и они разделяют те же принципы и ценности. В чём моя удача: в Штутгарте находится одна из крупнейших немецких организаций, «Weißenburg», и один из её основателей говорит по-русски. Благодаря этому договориться было легко, и первую группу поддержки мы провели уже через пару месяцев после переезда.
Сейчас у нас есть группа поддержки для русскоговорящих. Ей заинтересовались и новые эмигранты, и те, кто давно живёт в Германии. Ещё мы смотрели кино, проводили образовательные и дискуссионные мероприятия.
Очень удобно, что одновременно «Вайсенбург» — это ещё и кафе, обычное публичное место. Не обязательно что-то заказывать — но и не обязательно приходить только по работе. Это как дом, куда можно прийти в любое время. Когда-то у меня была мечта создать в Москве что-то подобное.
— Ты обросла компанией среди местного ЛГБТ-сообщества?
— Не совсем. У меня есть знакомства, но пока не могу сказать, что мы друзья. До сих пор есть языковой барьер.
Скоро уже два года, как существует русскоговорящая группа. Одно время я очень хотела, чтобы были двуязычные мероприятия, чтобы мы начали встречаться с немцами… но я поняла, что это не так-то просто.
Я точно поняла: немцы просто так к нам не придут. Сближение возможно, если мы сами пойдём в немецкие пространства, но для этого нужен язык. Чтобы развивать язык, нужно контактировать с немцами. Получается замкнутый круг.
Но я немного попыталась. Ещё в общежитии мы познакомились с лесбийской семьёй — открытые, возраста примерно моей мамы. Они помогли нам найти квартиру, ввели нас в сообщество, и через них я попала в группу лесбиянок, которые дважды в месяц организуют походы. Они все немного старше меня: за 40, за 50 и выше. Не могу сказать, что это полностью «мои» люди. Я бы для себя ещё поискала компанию.
— Заметила ли ты разницу между ЛГБТ-сообществом в Германии и России?
— Есть разница в общении. Есть чёткие границы, и это чувствуется, общение довольно формальное, сдержанное. Я к такому не привыкла: в России мы все кореша, дружбаны и всё такое.
Может, это связано с тем, что в России наше сообщество закрытое, часто оно заменяет людям семью. Здесь не совсем так. Поначалу меня это поразило.
Познакомившись с «Вайсенбургом», я поразилась ещё раз. Крупная организация, работает уже 25 лет. Как выглядит их фестиваль:
Ставятся столы и стулья, готовятся еда и напитки — на продажу! Её не раздают даром! Люди приходят, покупают еду, вместе кушают — и это фестиваль. Вот и всё. Я такая: а программа?
Помню, как мы делали что-то подобное в России: о, как же мы парились с программой. О еде мы думали совсем не так. Банкет — это дорого, на его организацию нужны деньги, а продавать гостям — да кто ж купит? Но программа была нужна, чтобы было интересно, чтобы развлекать… А здесь люди вообще не заморачиваются.
Или, например, как проходит встреча небинарной или другой группы: люди сидят за общим столом, покупают еду, напитки, трындят. Раз в год проходят собрания, они на год вперёд решают: когда встретятся, куда пойдут.
Мне всё-таки мало просто поесть вместе, мне интересно делать что-то ещё: узнать, рассказать, провести тренинг. Но я поняла: еда — это важно.
Я стала это использовать: готовлю сама, приношу в «Вайсенбург». Всё, что связано с деньгами, в Германии связано с щепетильностью, поэтому мы пока ничего не продавали, для нас это пока — хай-левел. Но в будущем, возможно, было бы справедливо тоже так делать.
— У тебя есть ощущение, что ты теряешь связь с Россией?
— Есть. Это очень грустное ощущение, но мне кажется, что это факт. Знаю, многие с этим не согласятся, но для меня это факт: невозможно жить вне России и не измениться.
Я взяла это за аксиому, и я понимаю, что, если мы разговариваем с людьми из России, они решать должны сами про себя. Я — голос со стороны. При всех моих компетенциях я могу говорить только про себя, причём про себя здесь, в Германии.
Это, конечно, обидно.
— Следила ли ты за выборами в Германии?
— Не могу сказать, что очень пристально. Я отношусь к выборам, как к ряби на воде. То, чем я занимаюсь, более глубинная работа.
Грустно, конечно, что набирает силу «Альтернатива для Германии» (правая консервативная партия — прим. ред.), но я где-то услышала, что демократические процессы обладают устойчивостью. Партии сменяются, но поменять коренным образом жизнь очень сложно. Социальные процессы не укладываются в четыре года. Этого я и придерживаюсь.
В общем, тревожит-то тревожит, но…
— Нет страха, что возьмут и выгонят из страны?
— Да господи, меня уже выгнали. Уже чего бояться-то. Нет страха. Страха нет.
Я уже понимаю, с кем, как и за что побороться. Ну, пусть попробуют. Окей. Мы боролись в России — в российских условиях, и ведь боролись. И что, не поборемся в Германии? Поборемся, и ещё неизвестно, кто кого.
— Какие планы на будущее?
— Я хочу вернуться в Россию. Пока, во всяком случае, от этой мысли не отказываюсь. Она меня держит, греет, и она мне важна.
Я жду перемен. Я бы хотела вернуться.
Германия — не то место, в котором я бы хотела остаться. Я чувствую к ней огромную благодарность, но не хочу держаться зубами-руками-ногами, чтобы во что бы то ни стало оставаться здесь.
Я буду двигаться теми траекториями, которые прописаны для меня, для моего статуса. Буду делать, что требуется по мере сил и возможностей. Мне нравится, как здесь устроена социальная работа, я хочу узнать больше, учиться и по возможности работать по этой профессии. Но я хочу вернуться в Россию. Чем раньше, тем лучше.
Обсудила Итиль Тёмная
