Художественный перевод отрывков из книги американского журналиста Рэнди Шилтса «Оркестр продолжал играть… Люди, политика и СПИД».
«Парни+» публикуют творчество об ЛГБТ+ людях, а также творчество самих квир-людей на свободную тему. Предлагайте через телеграм-бот: @parni_plus_bot.
Когда ВИЧ только появился — в начале 80-х — о нём никто ничего не знал. Понемногу стали появляться исследования. История мифического «нулевого пациента» по имени Гаэтан Дюга (Gaëtan Dugas) началась с публикацием исследования «Случаи синдрома приобретённого иммунодефицита». Учёные заподозрили, что ВИЧ передаётся половым путём, и обнаружили, что пациенты связаны между собой сетью сексуальных контактов. В центре диаграммы оказался Дюга, с которым встречались 8 человек.
Журналист Рэнди Шилтс (Randy Shilts) решил написать книгу обо эпидемии ВИЧ в США. Главным злодеем в ней стал Гаэтан — молодой привлекательный гомосексуальный стюард, который много путешествовал и много занимался сексом. Шилтс не обвинял его прямо, но после публикации книги это сделали газетчики.
Сейчас известно, что Дюга никак не мог быть первым ВИЧ-положительным американцем. Скорее всего, эпидемия началась не в 80-е, а в конце 60-х: никто не замечал угрозу, пока люди не начали буквально умирать. Гаэтану исполнилось 10 лет только в 62-м.
Несмотря на все оговорки (и несколько несовременную терминологию), Шилтс проделал большую работу для того, чтобы привлечь внимание общественности к эпидемии ВИЧ. Парни+ публикуют перевод открывков книги, как художественную историю — тем более, что в переводе Гаэтан Дюга стал Гаэтаном Дугласом, окончательно превратившись в мифического персонажа. Отдельные черты Гаэтана, описанные в книге эмоции и мотивация — встречаются до сих пор.
Автор Рэнди Шилтс. Перевод Ирины Савельевой.
Эта книга является фундаментальным трудом, рассказывающим о самом начале эпидемии ВИЧ/СПИДа в США, когда политики не хотели признавать наличие проблемы, и практически единственными, кто боролся за изменение отношения общества и человеческие жизни были люди, которые сами пострадали от эпидемии. Книга США основана на интервью, воспоминаниях и документах, в ней рассказано об истории открытия вируса и о том, как восприняли проблему СПИДа в сообществе геев. Среди героев книги — первооткрыватель вируса француз Люк Монтанье, американский драматург Лерри Крамер, а также Гаэтан Дугас — контакт из Ориндж-Каунти.
От автора
Я искренне признателен сотням ученых и врачей, выкроивших много часов своего ценного рабочего времени, чтобы поговорить со мной.
С особой благодарностью я всегда буду вспоминать людей, больных СПИДом, которые давали мне интервью, порой в последние часы своей жизни. Когда я спрашивал, почему они согласились уделить мне внимание, многие говорили, что этим надеются спасти кого-то от страданий. Если и существует лучший пример героизма, я его не знаю.
* * * * *
Утром 2 октября 1985 года, когда умер Рок Хадсон, это слово уже было известно едва ли не каждой семье западного полушария. СПИД.
Синдром приобретенного иммунодефицита раньше казался чем-то малореальным, касающимся лишь вполне определенных категорий отверженных обществом людей. Но внезапно летом 1985 года этот диагноз был поставлен известному актеру, звезде экрана. Газеты принялись без умолку обсуждать это событие, и эпидемия СПИДа стала более ощутимой. Отовсюду повеяло угрозой.
Внезапно появились больные СПИДом дети, которые хотели ходить в школу, больные рабочие, которые хотели работать, исследователи, которые требовали финансирования, и угроза общества, которую уже нельзя было игнорировать. А самое главное — появились первые проблески понимания того, что это странное новое слово отныне рядом с нами, что СПИД станет частью американской цивилизации и бесповоротно изменит весь ход нашей жизни.
Еще не один год пройдет, пока это поймут все, но в тот октябрьский день 1985 года был сделан первый шаг. Рок Хадсон впервые привлек внимание Америки к этой новой смертельной угрозе, и его диагноз стал своего рода демаркационной линией, разделяющей всю американскую историю на историю до появления СПИДа и историю после. 
Актёр Рок Хадсон
Однако к тому моменту, когда Америка впервые обратила внимание на СПИД, было уже поздно что-либо делать. Вирус охватил весь североамериканский континент, до самых отдаленных его уголков. Ту лавину смертей, которая неизбежно должна была последовать, еще можно было замедлить, но нельзя — остановить. В тот день, когда мир узнал о диагнозе Рока Хадсона, около 12 тысяч американцев уже умерли или умирали от СПИДа, а сотни тысяч других были заражены. Но почти никто не замечал этого; казалось, никому не было дела до этих людей.
История о политике, людях и эпидемии СПИДа — это история о мужестве и трусости, о сострадании и предрассудках, о спасении и отчаянии. Эту историю стоит рассказать, чтобы она больше никогда, нигде и ни с кем не повторилась…
4 июля 1976 года, Нью-Йорк
Высокие паруса бороздили темно-лиловое небо, в котором над вечно спокойной статуей Свободы то вспыхивали, то рассыпались красными, белыми, синими огнями искры фейерверка. Казалось, весь мир собрался здесь: корабли из 55 стран привезли в Манхэттен своих матросов, которые влились в миллионные толпы, восхищенно взирающие на самые экстравагантные пиротехнические чудеса, когда-либо изобретенные человечеством. Все это было затеяно в честь двухсотого дня рождения Америки. Всю ночь бары города были переполнены матросами. Все признали, что такого грандиозного праздника, какой устроили тогда в Нью-Йорке, мир еще не знал.
Позднее эпидемиологи, мучительно размышляющие над вопросом: где и как все началось, вспомнят именно этот день. Они вспомнят ту яркую ночь в Нью-Йоркской гавани, все эти толпы матросов и многозначительно отметят: со всего мира прибыли они тогда в Нью-Йорк.
Канун Рождества 1976 года, Заир. Киншаса
Жаркое африканское небо стало черным и душным: ничто не напоминало о Рождестве. Доктор Иб Бигбьерг как никогда скучал о родимой Дании. В кухне Грета Раск, желая хоть чем-то утешить своего молодого коллегу, готовила праздничный ужин, которым у них на родине традиционно начинается празднование Рождества. Этот обычай, насчитывающий в Дании уже не первое столетие, называется Пир сердец.
Грета знала, что в качестве главного блюда должно быть подано что-то, что летает. У нее дома, в Ютландии, это был бы гусь или утка, здесь, в Заире, сойдет и курица. Внезапно Грету охватила уже ставшая привычной усталость. Последние два года доктор Раск испытывала приступы крайнего утомления, которые, как она уже поняла, ей так и не удастся побороть.
Впервые Грета приехала в Заир в 1964 году, потом на некоторое время вернулась в Европу, чтобы пройти курс хирургии и тропической медицины. Последние четыре года она провела в Заире, сохранив при этом свой прямой, решительный и независимый характер жительницы Северной Дании. Она не пожелала избрать заманчивую карьеру хирурга в оборудованной по последнему слову техники копенгагенской клинике: ей не хотелось, чтобы кто-нибудь все время заглядывал ей через плечо и отдавал распоряжения. Грета предпочитала свою примитивную больницу в заброшенной деревне Абумомбази на севере Заира. Там она была единственной хозяйкой. 
Грета Раск
Хотя ее больница была не самой бедной, Грете часто приходилось довольствоваться тем, что удалось выпросить или одолжить. В конце концов, это была Центральная Африка, и даже в привилегированной клинике не было стерильных резиновых перчаток и одноразовых шприцев. Это означало, что работа хирурга была связана с такими опасностями, которые даже представить себе не мог цивилизованный мир — в частности потому, что в Центральной Африке то и дело появлялись все новые и новые заболевания.
В том же году в деревне на реке Эбола — неподалеку от Абумомбази — на границе Заира с Суданом произошла вспышка нового ужасного заболевания, вызываемого неизвестным вирусом. Торговец из деревни Энзара поступил в больницу учебного центра для медсестер в Мариди с высокой температурой и непрекращающимся кровотечением. Видимо, он получил эту болезнь половым путем. Через несколько дней заболели 40% медсестер — они заразились при соприкосновении с кровью пациента.
Испуганные африканские власти забыли о гордости и позвали на помощь Всемирную организацию здравоохранения, которая прислала к ним специалистов из Центра по контролю заболеваемости США. К тому времени, как приехали американские врачи, уже умерло тридцать девять медсестер и два врача. Американские специалисты действовали быстро: они немедленно изолировали всех зараженных. Местные жители были в ярости, когда американцы запретили похороны по туземному обряду, поскольку было ясно, что ритуал обмывания тел распространяет инфекцию. Через несколько недель ситуация уже была под контролем. В конце концов вирус, который получил название вирус Эбола, убив 53% зараженных им людей и унеся 153 жизни, исчез так же внезапно и таинственно, как и появился. Вирус легко передавался через кровь и сексуальные контакты, и несколько лет спустя врачи все еще вспоминали этот случай с ноткой облегчения в голосе: какой удачей для человечества было то, что вирус-убийца появился в такой отдаленной части света и так быстро был изолирован. Случись это поблизости от какого-нибудь регионального центра, мир охватила бы чума необычайных масштабов. При современных средствах сообщения ни одна болезнь не будет долго ютиться среди изолированной группы населения.
Борьба человечества с болезнями нигде не разворачивается так жестоко, как в экваториальной Африке, где в жарком и влажном климате плодятся все новые формы жизни. Здесь, среди самой суровой медицинской реальности Грета Раск ухаживала за больными. Сегодня, в канун Рождества, в ее внешности было что-то особенно странное. Она сильно похудела — это было результатом непонятного, непроходящего кишечного расстройства. Она страдала этим недомоганием уже два года, с тех пор, как начала работать в бедных африканских деревнях. В результате интенсивного лечения болезнь вроде бы начала отступать, но в последний год ничто уже не помогало. Она теряла вес, с каждым днем силы покидали ее.
Еще одна странная черта: лимфатические узлы у этой сорокашестилетней женщины были непрерывно воспалены все эти два года. Как правило, лимфоузел воспаляется на некоторое время при появлении какой-либо инфекции. Но у Греты, казалось, не было причин для воспаления лимфоузлов, тем более по всему телу.
И еще — утомление. Грета всю жизнь работала не зная выходных, но эта усталость не была результатом работы. Это была другая усталость, ставшая вечным спутником Греты. В этот раз у нее не хватило сил даже встретить такой особый праздник, как Пир сердец.
Ноябрь 1977 года Хьярдемаал, Дания
Холодный арктический ветер пригибал к земле голый кустарник вокруг домика с побеленными стенами, одиноко стоящего к северу от Лим-Фьорда. Внутри домика Грета Раск судорожно глотала воздух из кислородной подушки. Она вернулась домой — умирать.
Грета умирала, и это — единственное, что было ясно всем врачам. Остальное было скрыто покровом тайны. Она не могла дышать из-за непонятного поражения легких. Анализ крови показал, что у нее почему-то отсутствовали Т-лимфоциты, отвечающие за защиту организма от инфекций. Но от чего именно умирала эта женщина, врачи не могли ответить.
Устав от бесконечных осмотров и анализов, Грета уехала из копенгагенской клиники домой, в Тистед. Местный врач установил в ее спальне кислородные баллоны. Давняя подруга Греты, медсестра, ухаживала за больной. Грета слушала вой ветра и вспоминала Африку.
Грета Раск умерла 12 декабря 1977 года, за двенадцать дней до Пира сердец. Вскрытие показало, что ее легкие были наполнены миллионами микроорганизмов, называемых пневмоцистами: они и вызвали пневмонию, которая постепенно задушила Грету. Разгадка оказалась еще более таинственной, чем загадка: считалось, что от пневмоцистоза не умирают. Друг и коллега Греты, д-р Бигбьерг, решил заняться исследованием этого заболевания, но мудрые профессора отсоветовали: «К чему изучать пневмоцистоз? Это такое редкое заболевание — у него нет будущего…» 
29 июня 1980 года, Сан-Франциско
Солнце растопило утренний туман и открыло взорам такой кристально чистый горизонт, что казалось, посмотри на него пристальней — он и расколется как стекло. На небе четко вырисовывался силуэт центральной части города, мосты длинными прыжками достигали гор, окрашенных мягким золотом жаркого июньского солнца. Радужные флаги трепетали на ветру.
Гаэтан Дуглас, стюард авиалиний «Эйр Канада», пристально рассматривал свое лицо в зеркале. Шрам чуть пониже мочки уха был почти не виден — скоро совсем исчезнет. Гаэтан приехал из Торонто в Сан-Франциско специально ради торжественного дня — парада Гей-прайд — и старался хотя бы на время забыть о тревожной новости, которую несколько недель назад сообщил ему врач…
Под звуки оркестра парад геев Гей-прайд начался на Маркет-стрит, завершаясь у здания городской ратуши. Чтобы все участники могли преодолеть этот путь длиной в две мили, потребовалось четыре часа. Более 30 тысяч человек, объединенных в 240 колонн, прошли торжественным маршем мимо 200 тысяч зрителей. Состав участников парада отражал удивительное разнообразие людей гомосексуальной ориентации: здесь были геи-католики, мормоны и атеисты, геи-адвокаты и профсоюзные деятели, геи-врачи и геи-бухгалтеры. Здесь были геи-отцы и матери-лесбиянки, здесь были гомосексуалы-подростки вместе со своими гетеросексуальными родителями. В колоннах шли геи-африканцы, латиноамериканцы, азиаты и американские индейцы, а также толпы туристов, собравшихся со всего мира. Над этим красочным зрелищем развивался радужный флаг — символ калифорнийских геев.Это событие знаменовало годовщину Стоунволлского бунта — произошедшей в 1969 году стычки между геями из Гринвич-Виллидж и полицейскими, проводившими рутинную облаву в геевском баре «Стоунвол Инн». Тогда, в последний уикенд июня 1969 года, зародилось движение за права геев, которое в начале 70-х крайне шокировало консервативную Америку.
Моральный запрет на гомосексуальность вскоре затерялся в волнах нахлынувшей сексуальной революции, и в Сан-Франциско потянулись геи со всего мира. Началась величайшая со времен «золотой лихорадки» волна иммиграции: за период с 1969 по 1973 год в Сан-Франциско переселились не менее 9 тысяч геев с 1974 по 1978 — 20 тысяч, затем около 5 тысяч ежегодно. Иммиграция привела к тому, что из каждых пяти мужчин в Сан-Франциско двое — открытые гомосексуалы.
Для ветеранов политической конфронтации марш 1980 года был поворотным моментом, показавшим, насколько мощным стало геевское движение. Губернатор штата Эдмунд Дж. Браун опубликовал обращение по случаю Недели освобождения, а законодатели и чиновники городской администрации весь день толпились у трибун. Со свое стороны и геи, участвовавшие в демонстрации, стремились доказать, что заслуживают уважения. Например, местный банк крови уже давно начал посылать свои передвижные донорские пункты на мероприятия, где собиралось много геев. Это были сознательные граждане. В 1980 году, по примерным подсчетам, на их долю пришлось от 5 до 7 процентов всей донорской крови в Сан-Франциско.
«А все-таки я здесь самый красивый».
Эта фраза стала почти анекдотом. Гаэтан Дуглас имел привычку, входя в бар, оглядывать толпу и заявлять друзьям: «Я здесь самый красивый». Обычно окружающим приходилось признать, что он прав. Гаэтан нравился всем. Он моментально становился всеобщим любимцем везде, где бы не появлялся. Его песчаного цвета волосы по-мальчишески падали на лоб, губы с готовностью складывались в манящую улыбку. Он покупал одежду в самых модных магазинах Лондона и Парижа, ездил в отпуск на Карибское побережье и в Мексику. Но никуда так не манило этого двадцативосьмилетнего счастливчика, нигде он не получал большего удовольствия от того, что его любят и хотят, чем здесь — в Сан-Франциско. 
Гигантская дискотека в роскошном Галлериа-центре, собиравшая до 4 тысяч человек, еще только начиналась, когда туда прибыл Гаэтан со своим лучшим другом, тоже стюардом из Торонто. Еще в 1978 году они вместе впервые попали на фестиваль Гей-прайд в Сан-Франциско, и с тех пор каждый год в последний уикенд июля приезжали на этот праздник, проводя круглые сутки в барах, саунах и дискотеках.
Здесь, в Сан-Франциско, Гаэтан мог наконец удовлетворить свои ненасытные сексуальные желания. Ему стоило только пройтись по улице Кастро, чтобы карманы его наполнились картонками от спичек и бумажными салфетками с нацарапанными на них адресами и номерами телефонов. Некоторые из них он потом переписывал в записную книжку. Но все эти мимолетные приключения значили для него не больше, чем золотистый калифорнийский загар: первые несколько дней — восхитительно, а потом проходит как не бывало. Временами Гаэтан просматривал страницы своей записной книжки с искренним любопытством, силясь вспомнить того или иного человека.
У входа в дискотеку многие приветствовали Гаэтана, и он горячо обнимался с ними, словно с родными братьями, которых не видел много лет. «Кто это был?» — то и дело спрашивал у Гаэтана его друг. «Понятия не имею,» — беззаботно смеялся тот.
Здесь, на дискотеке, раскачиваясь под музыку, Гаэтан чувствовал, что вернулся домой. Сан-Франциско стал для него родиной, которой у него никогда не было. Этот город помогал ему забыть иную, такую далекую и давнюю жизнь, когда он был главным объектом насмешек в рабочем квартале Квебека, где ему довелось родиться. Быть геем, быть не таким, как все, значило постоянно защищаться от нападок сверстников и страдать чувства вины, от укоров собственной совести. Зато сейчас, 29 июня 1980 года, Гаэтан Дуглас чувствовал себя как бывший гадкий утенок, превратившийся в прекрасного лебедя.
При первой же возможности, не прерывая танца, Гаэтан стянул с себя футболку и, привычным движением выудив из кармана пузырек «попперс» (разновидность слабого наркотика, дающего ощущение эйфории — Прим. ред.), глубоко вдохнул. Он чувствовал себя сильным и полным неисчерпаемой жизненной энергии.
Он совершенно не чувствовал, что у него рак. Хотя именно этот диагноз произнес врач после того, как удалил темно-красный бугорок, неизвестно почему вскочивший у Гаэтана на лице. Через несколько недель из Нью-Йорка пришли результаты биопсии, и Гаэтану сказали, что у него саркома Капоши — чрезвычайно редкий вид рака кожи. Может быть именно этим объяснялось длительное — больше года — воспаление лимфатических узлов на всем теле. Сначала Гаэтану стало страшно, но потом он утешил себя мыслью, что даже рак можно вылечить. Он создал для себя такую жизнь, что мог в любой момент иметь все, что хотел, и всех, кого хотел. А значит, он придумает как победить и этот рак.
Ощущая, как усиливается действие «попперс», Гаэтан понял, что оно продлится дольше, чем дискотека. Но тогда можно будет пойти в сауну.
Лето только начиналось. Впереди были пляжи Файр-Айленда и вечеринки в бассейнах частных особняков Лос-Анджелеса. Впоследствии, когда врачи стали называть Гаэтана Дугласа не иначе, как Пациентом зеро — нулевым пациентом, — они пристально изучили его маршрут в то лето, пролистывая одну за другой страницы той самой записной книжки и пытаясь постичь причину целого ряда странных совпадений и определить ту исключительную роль, которую сыграл этот красивый молодой стюард в разразившейся эпидемии.
Гаэтан самозабвенно танцевал в пульсирующем потоке разноцветных огней. Он чувствовал себя здоровым и неуязвимым. Он говорил себе, что когда-нибудь обязательно переедет жить в Сан-Франциско.
9 июня 1981 года, Нью-Йорк
«Что со мной будет?»
Д-р Джим Керран неотрывно смотрел на пациента, который, казалось, был его зеркальным отражением. Ему тоже было тридцать шесть лет, он окончил тот же университет и сделал карьеру в Нью-Йорке. Даже вырос он недалеко от Детройта, родины Керрана. Но в отличие от Керрана, пациент был гомосексуалом.
Хотя д-р Керран знал, что ему, как эксперту Центра по контролю заболеваемости, подобает выглядеть большим специалистом, он не мог сказать, что будет. Как все врачи, он терпеть не мог признаваться, что не знает ответа на вопрос. «Понятия не имею, что будет».
Осматривая кожу больного, Керран мог заключить лишь одно: это не была та самая африканская саркома Капоши, о которой писали во всех учебниках медицины. Это было что-то куда более агрессивное. Керран уже не первый год работал с пациентами-геями и хорошо знал, что во многих случаях гомосексуала нельзя определить по внешнему виду. Но все пациенты этой группы, казалось, специально стремились выделяться как геи и с гордостью демонстрировали свою принадлежность к геевской субкультуре. Их самоопределение как геев произошло далеко не вчера.
И в этой черте сходства между пациентами, приехавшими из разных городов Америки, было что-то странное. Дело в том, что, как правило, болезнь не избирает ту или иную социальную группу. Эпидемия может быть ограничена географически, как это случилось в 1979 году в Филадельфии, когда заболели постояльцы одной-единственной гостиницы. Заболевания могут возникать в группе людей, объединенных некоторыми физиологическими признаками, как, например, синдром токсического шока у женщин как реакция на гигиенические тампоны. Но на памяти Керрана не было ни одного случая, чтобы эпидемия выбирала жертв на основе их самоопределения в обществе, а тем более стиля сексуальной жизни. Но именно такое самоопределение, а также количество перенесенных вензаболеваний, были единственными общими чертами всех пациентов из трех городов — Нью-Йорка, Лос-Анджелеса и Сан-Франциско. Видимо, что-то в самой социальной среде было опасным для их здоровья.
Керран вернулся в Атланту, где Рабочая группа по саркоме Капоши и оппортунистическим инфекциям уже вела эпидрасследование с привычной энергией и настойчивостью, оправдывая закрепившуюся за Центром по контролю заболеваемости репутацию лучшего в мире медицинского детектива. Эта новая эпидемия, сопровождающаяся множественными необычными инфекциями, таинственным иммунодефицитом, беспрецедентными социологическими проблемами, не подходила ни под одну из известных классификаций.
1981 год, Торонто
Если перед Гаэтаном Дугласом вставало какое-либо препятствие, он принимал решение, как быстрее всего преодолеть его, а затем уверенно брался за работу. Когда он решил бросить парикмахерское дело и стать стюардом авиалиний, одним из условий компании «Эйр Канада» было знание английского языка. Гаэтан, никогда раньше не выезжавший за пределы патриархального франкоговорящего Квебека, перебрался в Ванкувер, не зная ни слова по-английски. Погрузившись в атмосферу нового для него языка, Гаэтан быстро научился говорить так, что его взяли на работу.
Когда Гаэтан прочитал первую публикацию о саркоме Капоши, он начал выяснять, какие из лучших американских клиник занимаются ее лечением, и вышел на Нью-Йоркский университет. «Ничего, я справлюсь с этим,» — говорил он друзьям. Канадские врачи ничем не смогли ему помочь. Через несколько дней он уже был записан на консультацию в клинике Нью-Йоркского университета.
Поселившись в гостинице для пациентов клиники, Гаэтан отправился посетить старого друга, который, как ему сообщили, лежит в больнице Сен-Винсент. Гаэтан был в прекрасном настроении. Он совершенно не был готов увидеть Джека — когда-то сильного и красивого — таким худым и изможденным.
«Может быть, на следующей неделе я встану на ноги…» — со вздохом произнес Джек.
Но для Гаэтана было очевидно, что на следующей неделе Джек не встанет и, по всей вероятности, никогда уже не встанет. Всю обратную дорогу Гаэтан молчал, пребывая в каком-то оцепенении. Впервые он понял, насколько все на самом деле серьезно.
Пройдя курс химиотерапии, Гаэтан вернулся в Монреаль. Он взял отпуск и решил, воспользовавшись полагающейся ему как стюарду скидкой на авиабилеты, посетить свои излюбленные места вдоль калифорнийского побережья. Каждый месяц он приезжал в Нью-Йорк на очередной курс лечения. Когда у него стали выпадать волосы, он побрил голову, чтобы никто ничего не заметил. Он и с бритой головой выглядел весьма привлекательно. Курсируя между Сан-Франциско, Лос-Анджелесом, Ванкувером, Торонто и Нью-Йорком, он сделал важное открытие: если бывать только в гей-саунах, где освещение всегда приглушенное, никто не обратит внимания на странные лилово-красные пятна. И он по-прежнему будет самым красивым.
Март 1982 года, Нью-Йоркский университет Медицинский центр
Гаэтан Дуглас был очень доволен собой, рассказывая Биллу Дэрроу о своих сексуальных подвигах. Дэрроу вышел на Дугласа через Элвина Фридман-Кина. После небольшой паузы Дуглас задал несколько наивный вопрос:
«Почему вас интересуют все эти люди?»
«У некоторых из них обнаружен иммунодефицит, у других — нет. Мы хотим выяснить, почему одни заболевают, а другие — нет».
У Гаэтана помрачнело лицо. Новая ужасная мысль внезапно овладела его сознанием.
«Вы хотите сказать, что я распространяю эту заразу?»
«Да, — просто ответил Дэрроу, искренне изумленный, что Гаэтану это раньше не приходило в голову. — Возможно, вы заражаете других. Возможно, вы сами заразились от кого-то».
Как выяснилось из дальнейших действий Гаэтана Дугласа, лучше бы Билл Дэрроу не говорил эту последнюю фразу.
1 апреля 1982 года, Калифорнийский университет Сан-Франциско
Молодой человек с очаровательным французским акцентом казался воплощением легкости и беззаботности. Маркус Конант был потрясен, узнав, что два года назад этому стюарду авиалиний был поставлен диагноз саркома Капоши. Как прекрасно он тем не менее выглядел — словно живое воплощение чувственности.
Гаэтан Дуглас и сам гордился тем, что его рак не прогрессирует. «Я все-таки справлюсь с этой штукой,» — твердил он себе. От Конанта он хотел лишь, чтобы тот его осмотрел и убедился, что ситуация под контролем.
После осмотра, когда Гаэтан застегивал свою модную рубашку, Конант как бы между прочим заметил, что Гаэтан должен прекратить заниматься сексом.
«Видимо, это какой-то вирус», — пояснил Конант.
Гаэтан посмотрел с обидой, а в его голосе прозвучала плохо скрываемая озлобленность.
«Конечно же, я буду заниматься сексом. Никто мне еще не доказал, что рак заразен».
Конант попытался что-то возразить, но Гаэтан резко прервал его: «Если и так, значит, кто-то меня этим наградил. Я не намерен отказываться от секса».
2 апреля 1982 года, Атланта
Эпидемии исполнилось уже десять месяцев, а имя для нее все еще не было найдено. Одним из предложенных вариантов был ГРИД (GRID) — сокращение, которое можно приблизительно перевести, как иммунодефицит, связанный с гомосексуальностью. Специалисты Центра по контролю заболеваемости терпеть не могли это название и предпочитали формулировку «эпидемия иммунодефицита».
Как бы эта эпидемия не называлась, ко 2 апреля 1982 года она поразила уже 300 американцев и убила 119. За последние две недели были зарегистрированы случаи заболевания еще в двух штатах США. Таким образом, эпидемия охватила 19 штатов и семь стран. Из 300 американских случаев 242 были среди мужчин-геев или бисексуалов, 30 — среди мужчин-гетеросексуалов, 10 — у гетеросексуальных женщин, 18 — у мужчин неизвестной сексуальной ориентации. Поскольку заражение через потребление наркотиков еще не было доказано, осторожная статистика Цетра по контолю заболеваемости не выделяла потребителей наркотиков в самостоятельную группу.
Почти каждый день американцы умирали от заболевания, которое пока никак не называлось.
Ноябрь 1982 года, Сан-Франциско
Гаэтан Дуглас внимательно оглядел себя в мутном от пара зеркале одной из самых популярных в Сан-Франциско гей-саун. Он подумал, что всю жизнь искал кого-то. В детстве он искал свою мать — не ту женщину, которая привезла его в Квебек, а настоящую мать. Он мечтал встретить ее с тех самых пор, как узнал, что его родители приемные и рабочее предместье Квебека на самом деле не его родина. Он всегда чувствовал, что должен был родиться в другой, лучшей жизни, далеко-далеко от этих мрачных кварталов, от уличных хулиганов, которые дразнили его педиком и валяли в снегу морозными канадскими зимами.
Он любил свою приемную семью, особенно старшую сестру, но у всех у них были простые, грубые лица, а он всегда был светловолосым сказочным принцем с тонкими чертами. Да, думал он в детстве, наверное, я принц, которого украли и увезли. Когда много лет спустя он наконец встретил свою родную мать, они при первой же встрече жестоко поссорились. Она не желала говорить ему, кто его отец, и совсем не была похожа на принцессу. После этого Гаэтан внезапно прекратил поиски своей родни, перестал даже говорить об этом.
Сейчас, глядя на себя в зеркало, не замечая обращенных в его сторону улыбок и заинтересованных взглядов, он снова готов был отправиться на поиски. Кто сделал с ним это? Ведь был же кто-то, кто его заразил и обрек на смерть. Гаэтан непрестанно пытался угадать, кто бы это мог быть — точно так же, как в детстве он пытался угадать, как выглядят его настоящие родители.
Он отступил назад и снова оглядел себя в зеркале. Да, ему тридцать лет — он и не надеялся прожить так долго. Его дом теперь в Сан-Франциско, городе его мечты. Он пережил все прогнозы врачей и чувствует себя весьма неплохо, хотя уже два с половиной года прошло с того дня, когда ему сказали, что темно-красное пятнышко около его уха называется саркомой Капоши. Правда, он стал больше уставать, иногда ему было тяжело дышать. Но, в конце концов, он победит эту болезнь, и уж во всяком случае, она не помешает ему провести прекрасный вечер в сауне.
Конечно, если бы его видели здесь эти болваны из Центра по контролю заболеваемости, они бы ужасно разозлились. Но пусть они катятся подальше. Они замучили его бывших любовников назойливыми телефонными звонками и неуместными вопросами. И пусть они не говорят, что он, якобы, может кого-то заразить. Пусть сначала докажут это: рак ведь не заразен.
12 мая 1982 года, Сан-Франциско. Отдел борьбы с инфекционными заболеваниями
Среди кружков и стрелочек на географической карте д-р Сельма Дриц отслеживала связи между 44 случаями заболевания, которое пока условно называли GRID (иммунодефицит гомосексуалов). Эти случаи были сосредоточены в Нью-Йорке, Сан-Франциско, Лос-Анджелесе и Канаде. В одном лишь Сан-Франциско она, работая, как заправский детектив, разыскала шесть геевских пар, страдающих этой болезнью. Мысли Сельмы, когда она смотрела на карту, вертелись вокруг гей-саун. Никогда ей не нравились эти заведения. Не то чтобы она не одобряла их с нравственной точки зрения: на самом деле, Сельме было глубоко безразлично, как другие люди устраивают свою жизнь. Но как профессионал Сельма знала, что в саунах всякая инфекция процветает и размножается не хуже, чем в лабораторных чашках с питательным раствором.
«По всем правилам, с точки зрения эпидемиологии, эти заведения следовало бы закрыть,» — не раз говорила д-р Дриц репортерам и гей-лидерам. «Конечно, некоторые люди сразу скажут, что мы нарушаем права человека,» — добавляла она таким голосом, который не оставлял сомнений в том, что в данном случае права человека Сельму волнуют в последнюю очередь.
Такие высказывания слушатели обычно пропускали мимо ушей. Подумать только, эти процветающие, приносящие огромные доходы заведения будут закрыты всего лишь из-за нескольких десятков случаев какой-то таинственной болезни — нет, такого не может быть.
Сельма не спорила и не настаивала: это было ниже ее профессионального достоинства. Вместо этого она старалась убедить медицинское сообщество в трагической серьезности происходящего. Когда Сельма глядела на свою исчерченную пометками карту, на графики заболеваемости и смертности, будущее виделось ей так явственно, словно перед ней был магический кристалл. В том, как логично и неотвратимо рос и ширился поток все новых и новых случаев болезни, можно было усмотреть жуткую, леденящую душу красоту. Например, Сельма вычертила график первых двух лет заболеваемости GRID в Нью-Йорке — с 1980 по 1982 годы — и сравнила с заболеваемостью в Сан-Франциско. Две нарисованные ею кривые почти идеально совпадали, только Сан-Франциско отставал от Нью-Йорка ровно на год. Совпадали и цифры, а значит, если в Нью-Йорке сейчас 150 с чем-то случаев, то в Сан-Франциско через год будет 150 с чем-то случаев, а потом еще сотни и тысячи.
По ночам Сельма часто лежала без сна в спальне своего комфортабельного дома, выходящего окнами на песчаные дюны тихоокеанского побережья, и пыталась предугадать, к чему это все приведет. На столике рядом с ее кроватью всегда стоял маленький магнитофон на случай, если среди ночи ее внезапно постигнет озарение, и она найдет способ предотвратить эти тысячи смертей.
В конце мая американские исследователи Марк Конант и Пол Волбердинг сделали доклад о саркоме Капоши на Международной конференции по дерматологии в Токио. Японцы были неизменно вежливы и заинтригованы новым феноменом.
«Как ужасно, что у вас в Сан-Франциско появилась такая проблема, — сказал один из ведущих японских ученых, — это потому, что у вас есть гомосексуалы». Он немного помедлил и добавил доверительно: «У нас-то, конечно, гомосексуалов нет».
14 июня 1982 года, Сан-Франциско. Кастро Стрит
Клив Джонс подошел к двери здания на Кастро Стрит, которое он арендовал, чтобы открыть там офис Фонда информации и исследований по саркоме Капоши. Деньги на аренду пожертвовали Марк Конант и еще несколько знакомых врачей. Это была одна из первых в мире организаций, занимающихся исключительно проблемами эпидемии иммунодефицита. Имущество офиса состояло из подержанной пишущей машинки, которую подарил владелец местного гей-бара, канцпринадлежностей, украденных добровольцами Фонда в конторах своих работодателей, и единственного телефона, который начал звонить через час после установки — и уже не замолкал.
Многолетний опыт участия в различных акциях гей-движения обогатил Клива Джонса огромным количеством друзей, знакомых и потенциальных любовников, так что в добровольцах у него недостатка не было. Было ясно: вокруг свирепствует смертельный враг. Но у этого врага нет даже имени.
18 июня 1982 года, Британская Колумбия
Гаэтан признался нескольким близким друзьям, что он как раз и есть тот самый «контакт из Ориндж Каунти», который, как показало эпидрасследование, связал между собой случаи заболевания в Нью-Йорке, Лос-Анджелосе и Ориндж Каунти. Хотя 30-летний стюард уволился из «Эйр-Канада», он все еще имел льготы, позволявшие ему летать по всему миру почти бесплатно. Он любил путешествовать, но решил теперь постоянно поселиться в Сан-Франциско. Во-первых, в GRID-клинике Сан-Франциско действовала программа лечения интерфероном, во-вторых, он всегда мечтал жить в этом городе.
Вскоре по Кастро Стрит поползли слухи о странном белокуром парне с французским акцентом, завсегдатае сауны на углу 8-й и Ховард Стрит. Говорили, что каждый раз он находит себе партнера, занимается с ним сексом, а потом включает свет в кабинке и показывает свою Саркому Капоши. «У меня, — говорит он при этом, — рак голубых. Я умру — и ты тоже».
6 июля 1982 года, Сан-Франциско. Кастро Стрит
Клив Джонс целый день раздавал на Кастро Стрит приглашения на первое публичное собрание в Фонде информации и исследований о саркоме Капоши, которое должно было состояться завтра. Ближе к вечеру он зашел в гости к своему бывшему любовнику, юристу Феликсу Велард-Муньосу. Клив без умолку говорил о своей новой организации, о GRID, об удивительном безразличии гей-лидеров, о том, что ему отказались дать список врачей, к которым он мог бы направлять тех, кто обращается на телефон доверия. Люди умирают, а врачи-геи все никак не соберутся написать руководство по предохранению от этой болезни. Клив только что не на коленях умоляет геев-юристов войти в Совет директоров Фонда, чтобы придать организации респектабельность. Но никого это не интересует — у них свои политические амбиции, и он, Клив, для них пока лишь сомнительный одиночка.
Клив налил себе второй стакан водки с тоником, затянулся Мальборо, и тут только заметил, что его друг все время молчит. Клив мысленно отругал себя за болтливость и спросил, как идут дела у Феликса, адвоката по правам человека, который как раз в это время отстаивал чье-то дело в суде штата Калифорния. Но симпатичный латиноамериканец не хотел говорить о делах; он пожаловался, что в последнее время сильно устает, приходит с работы — и сразу спать. Это показалось Кливу странным. В свое время они с Феликсом очень романтично провели лето 1980-го, часами танцуя на дискотеках под палящим послеполуденным солнцем. Никогда у Феликса не было недостатка в энергии.
Но тут воспоминания прервались, и Клив опять унесся мыслями к своим планам на завтрашнее собрание. Внезапно Феликс извинился и выскочил во двор. Его вырвало. Вскоре Клив встал, попрощался и направился в ближайший бар.
Феликс никому не рассказывал о самой главной своей проблеме, не только бывшим любовникам, как Клив Джонс, но и просто друзьям. Незадолго до этого с ним произошло то же, что и с сотнями других: врач усадил его перед собой и сказал, что есть серьезный разговор. Непроходящий налет во рту, постоянная усталость и ночное потение могут быть симптомами новой болезни — GRID. Феликс спрятал эту новость где-то далеко в глубине своего сознания, куда не было доступа никому. Там она и оставалась, никогда не всплывая в разговорах с людьми, но преследуя его по ночам как кошмар, которому суждено сбыться.
27 июля 1982 года, Вашингтон
В этот день в столице собрались ведущие деятели индустрии крови и кровепродуктов, представители больных гемофилией, геевские лидеры, а так же официальные лица из национальных институтов здравоохранения, центров по контролю заболеваемости и Администрации по пищевым продуктам и лекарствам. Собрание было посвящено проблеме безопасности донорской крови. Стало известно, что в нескольких случаях больные GRID не были геями и не принимали наркотики, и единственными предполагаемым фактором риска могло быть переливание крови. Представительный форум не предложил никакого выхода, кроме одного: посидим и подождем, что будет дальше. Когда ситуация прояснится, тогда и будем решать. Не может же, в самом деле, правительство формировать политику донорства для всей 220-миллионной американской нации на основании того, что чем-то заболели три гемофилика.
Но один знаменательный результат у этого собрания все же был. Дело в том, что прошло уже больше года с тех пор, как Майкл Готлиб и Элвин Кин сообщили о необычных случаях пневмонии и рака кожи, а у эпидемии еще не было общепринятого названия. Разные ученые пользовались различными сокращениями, и этот алфавитный винегрет еще больше запутывал и без того мистическую историю неизвестно откуда взявшейся новой болезни. Сотрудники Центров по контролю заболеваемости наотрез отказывались пользоваться сокращением GRID. Случаи заболевания гемофиликов, утверждали многие участники, указывают на то, что пора прекратить связывать болезнь с гомосексуальностью — нужно придумать более нейтральное название.
Наконец кто-то предложил название, которое немедленно прижилось: синдром приобретенного иммунодефицита. Оно сокращалось до звучной аббревиатуры AIDS — СПИД, было совершенно нейтральным и подчеркивало отличие нового заболевания от иммунодефицита врожденного или вызванного химическими веществами.
Хотя к середине 1982 года было ясно, что эпидемия развивается быстрее, чем предполагалось, официальная американская наука показала себя не с лучшей стороны. Горстка ученых, которые, вопреки советам старших, взялись за изучение этой эпидемии, лишь недавно получившей официальное название, вынуждены были бороться не только с непостижимыми загадками болезни, но и с полным безразличием научных кругов, правительства, средств массовой информации, большинства гей-лидеров и системы государственного здравоохранения.
Ноябрь 1982 года, Сан-Франциско
Гаэтан прошел вдоль длинного ряда кабинок. В некоторых двери были открыты. Внутри каждой кабинки лежал мужчина, рядом — банка пива и неизменный пузырек попперса. Гаэтан изучил имеющийся материал и сделал свой выбор. Он заглянул внутрь одной кабинки, молча ожидая. Мужчина кивнул, показывая тем самым, что Гаэтан может войти. Безмолвный ритуал завершился, и Гаэтан закрыл изнутри дверь кабинки.
Стоны и вздохи умолкли, молодой человек перевернулся на спину и потянулся за сигаретой.
Гаэтан медленно повернул выключатель, чтобы глаза партнера успели привыкнуть к свету, а затем стал демонстративно рассматривать темно-красные язвочки у себя на груди. «Рак голубых, — произнес он вслух, словно говоря сам с собой. — Может быть, и ты им заразишься».
Глаза Гаэтана сверкали негодованием, когда д-р Сельма Дриц сказала ему, что он должен прекратить посещать гей-сауны. На телефон доверия Фонда информации по саркоме Капоши поступали звонки с сообщениями, что какой-то молодой человек, говорящий с французским акцентом, занимается сексом в различных гей-саунах и других местах, а затем спокойно заявляет своим секс-партнерам, что у него «рак голубых». За свои сорок лет работы в общественном здравоохранении Сельма ни разу не слышала о подобном возмутительном поведении.
— Это вас не касается, — сказал Гаэтан. — Это мое тело, и я имею право делать с ним все, что хочу.
— Вы не имеете права заражать других людей, — ответила Дриц, стараясь не терять профессионального спокойствия, — потому что в таких случаях вы самовольно распоряжаетесь не своим, а чужим телом.
— Это их обязанность — заботиться о своей безопасности. Они знают, что творится вокруг. Об этой болезни уже все слышали.
Дриц пыталась спорить, но это было бессмысленно.
— Я же этим заболел, — злобно сказал Гаэтан, — и они могут заболеть.
Гаэтан Дуглас был не единственный больной СПИДом среди завсегдатаев гей-саун. Бобби Кэмпбелл, избравший для себя роль «фотомодели с саркомой Капоши» и гордившийся этим как своей жизненной миссией, часто посещал гей-сауны, но утверждал, что сексом там не занимается. Несколько врачей сообщили Дриц, что их пациенты-геи, больные СПИДом, также ходят в сауны. Такую ситуацию больше нельзя терпеть, думала Дриц, надо что-то делать — она даже знала, что именно следовало бы предпринять. Вопрос только в том, примет ли суд к рассмотрению такого рода дела. Этих людей, особенно Гаэтана, надо посадить — в этом Дриц была убеждена. И она стала встречаться с юристами, чтобы попытаться найти закон, по которому можно было бы возбудить дело.
9 декабря 1982 года, Сан-Франциско. Здание мэрии
По длинному, с дубовой облицовкой коридору, ведущему в кабинет мэра, Дианы Фейнстейн, поспешно шли репортеры. Мэр созвала пресс-конференцию по поводу того, что Попечительский совет Сан-Франциско принял закон, который не прошел бы ни в каком другом муниципальном совете страны. Речь шла о так называемом Постановлении о домашнем партнерстве, иначе именуемом «законом о любовниках». Этот закон придавал определенный юридический статус сожительству без заключения брака — главным образом речь шла, разумеется, о гомосексуальных отношениях. По этому постановлению, например, домашние партнеры муниципальных служащих приравнивались к законным супругам таких работников и могли пользоваться теми же льготами. Домашние партнеры, согласно новому закону, могли зарегистрировать свой союз в муниципальных органах. Авторы постановления учли дух времени и включили в закон равное с супругами право на посещение в больнице, а также право на отпуск в случае смерти партнера. Мэр решила наложить вето на это постановление.
«Предлагаемый закон вызывает у меня глубокую личную озабоченность, — сказала она журналистам. — Я готова подписать закон, учитывающий запросы не состоящих в браке людей, но такой закон не должен вносить раскол в наше общество».
Под «расколом в обществе» мэр подразумевала ту бурю, которая разразилась вокруг законопроекта в последние дни. Всего лишь за день до пресс-конференции католический архиепископ Джон Квинн необычайно резко атаковал городских политиков, публично призывая г-жу Фейнстейн наложить вето на закон и говоря, что «низведение священных уз брака и семьи до уровня „домашнего партнерства“ оскорбительно для каждого здравомыслящего человека и пагубно для нашего правового, культурного, нравственного и общественного наследия». Законопроект, утверждал Квинн, «ниспровергает фундаментальные нравственные ценности и общественные институты».
Практически все остальные религиозные лидеры единым фронтом выступили против постановления. Епископ протестантской церкви отметил, что «никогда ранее брак как институт не подвергался такому тяжелому давлению». Совет раввинов северной Калифорнии также потребовал вето, заявив, что «не одобряет любое законодательство, делающее попытки приравнять пару взрослых лиц, не связанных браком, будь то гетеросексуалы или геи, к признанному обществом брачному союзу между мужчиной и женщиной». Говоря от имени афро-американских церквей, преподобный Амос Браун, самый политически влиятельный чернокожий проповедник, придал вопросу расовую окраску, утверждая, что «мы, чернокожее население, как никто другой, родом из большой семьи. Только благодаря ей нам удалось чего-то достичь».
В своем заявлении, сопровождающем вето, г-жа Фейнстейн указывала на непродуманность и неконкретность постановления, однако все знали, что на самом деле камнем преткновения было то, что гомосексуальным отношениям фактически придавался тот же юридический статус, что и гетеросексуальным. Авторы постановления стремились закрепить в законе основной принцип гей-движения: гомосексуальность как стиль жизни имеет те же права, что и гетеросексуальность. Вето мэра, разумеется, было новым подтверждением того факта, что в глазах церкви и государства геи еще не достигли такого равенства — более того, сама идея такого признания гомосексуальных отношений отвергается обществом. Союз между геями должен оставаться постыдной тайной — и ничем другим.
Диана Фейнстейн
Так, в декабре 1982 года, когда геев как никогда раньше следовало бы поощрять к образованию постоянных пар, им, напротив, заявили, что их партнерства не имеют никакой ценности. И заявили это именно те организации, которые впоследствии в замешательстве чесали в затылках и задавали себе вопрос: ну почему же геи не образумятся и не найдут себе постоянных партнеров — ведь совершенно очевидно, что на карту поставлена жизнь.
Гаэтан загляделся на витрину магазина мужской одежды на Кастро-стрит, когда какой-то незнакомец схватил его за руку повыше локтя и не отпускал, как ни пытался Гаэтан вырваться.
«Я знаю, кто ты такой и чем занимаешься. — сказал он Гаэтану. — Уезжай из города, если не хочешь неприятностей».
Добровольцы, работающие на телефоне доверия Фонда информации о саркоме Калоши и давно уже осведомленные о приключениях Гаэтана в саунах, теперь стали получать сообщения о том, что появилась группа геев, которая твердо намерена убрать «контакта из Ориндж Каунти» из Сан-Франциско навсегда.
Гаэтану наконец удалось освободиться. Он пробормотал что-то и быстро зашагал вниз по Кастро. «Люди совсем спятили из-за этого СПИДа», — сказал он сам себе.
Вскоре он сообщил своим канадским друзьям, что подумывает о возвращении в Ванкувер.
12 декабря 1982 года
Многие врачи в Сан-Франциско помнят конец 1982 года как некую невидимую демаркационную линию. Хотя никаких официальных исследований не проводилось, из своих наблюдений за пациентами-геями врачи заключили, что те из пациентов, которые к концу 1982 прекратили подвергаться опасности заражения, как правило, не заражались и позднее. Тем не менее, проведенные позднее исследования показали, что к концу 1982 года вирусом СПИДа было заражено не менее 20% геев в Сан-Франциско — а это значит, что практически невозможно было не заразиться, вступив в несколько гомосексуальных половых контактов. Эти заражения еще приведут к обвальному росту заболеваемости и смертности в 1986-87 годах.
В Нью-Йорке, куда вирус, по всей видимости, попал раньше и был более распространен, геевское сообщество в последние недели 1982 года было охвачено дебатами на тему беспорядочных половых связей и СПИДа. Два человека со СПИДом, рок-музыкант Майкл Каллен и в прошлом занимавшийся проституцией Ричард Берковиц выступили в журнале «New York Native» со статьей, озаглавленной «Мы знаем, кто мы такие».
Эта статья камня на камне не оставляла от модных рассуждении, что будто бы недопустимо связывать эпидемию «рака голубых» с повышенной сексуальной активностью, поскольку это подрывает репутацию геев и подстрекает общество к гомофобии. Гей-лидеры, инструктируя Каллена перед интервью для журналистов, советовали ему на вопрос, как он заразился, отвечать: «не знаю». На самом-то деле у Каллена не было никаких сомнений относительно своего заражения. Он не пропустил ни одного секс-клуба и ни одной гей-сауны на всей обширной американской территории от побережья Атлантики до Тихого океана. За время своих приключений он успел подхватить немыслимое количество венерических болезней и паразитарных инфекций; глядя на его медицинскую карту, можно было подумать, что она принадлежит какому-нибудь пожилому бродяге из Экваториальной Африки.
Политически правильная позиция, которую проповедовали некоторые активисты, состояла в том, что нельзя «обвинять жертву», то есть упрекать геев в беспорядочной половой жизни. Но Майкл Каллен усматривал здесь тонкую грань: одно дело — обвинять жертву, а другое — осознавать свою ответственность за происходящее. Он был убежден: если геи хотят выжить, пора начать честный разговор об этой болезни. В своей статье в «New York Native» он и Берковиц утверждали, что недостаточно, как советовали в то время многие представители официальной медицины, лишь «слегка изменить свое сексуальное поведение». Необходимы более решительные меры: вплоть до закрытия гей-саун. «Если ходить в гей-сауну — это все равно, что играть в русскую рулетку, то единственно правильный совет: выбросить оружие, а не просто постараться реже играть в эту смертельную игру».
В отдел писем «New York Native» моментально посыпались гневные отклики на статью Каллена и Берковица. Писатель Чарльз Джуррист ответил собственной статьей, опубликованной в том же «New York Native», «В защиту промискуитета». Там он обыгрывал популярную фразу о том, что у гея больше шансов погибнуть в автокатастрофе, чем умереть от СПИДа. «То, что СПИД вызван какой-то инфекцией, это всего лишь гипотеза, теория, не подтвержденная научными данными, — писал он. — Поэтому преждевременно призывать к запрету на сексуальную свободу во имя физического здоровья».
Дебаты на сексуальную тему не обошли стороной и Совет директоров Нью-Йоркской организации Gay Men’s Health Crisis — GMHC. Многие члены Совета были возмущены позицией Каллена и Берковица, которую они считали лицемерной. Хотя сама организация одной из первых начала антиСПИДовское просвещение, а члены Совета даже несколько изменили собственное сексуальное поведение, вопрос о закрытии гей-саун они считали вопросом прав человека. Начнут с саун, а что потом?
Однако основатель GMHC, известный писатель-сценарист Лэрри Крамер, все более настойчиво призывал организацию без обиняков раскрывать геям факты о СПИДе и объяснять, что если они хотят выжить, им нужно попросту прекратить заниматься сексом. Крамер все более склонялся к тому, что сауны действительно надо закрыть.
Часто заседания Совета директоров GMHC превращались в горячие баталии, причем на одной стороне был Лэрри Крамер, а на другой — все остальные. Помимо прочего, членов совета втайне беспокоило, не использует ли Крамер эти дискуссии как основу для своего нового сценария.
13 декабря 1982 года
Нью-Йоркский центр донорской крови, расследуя случай заболевания СПИДом немолодой замужней женщины из пригорода, вышел на донора, ранее употреблявшего наркотики. Может быть, мне и не стоило тогда сдавать кровь, — сказал этот человек в ответ на вопросы врачей, но на работе всех призывали стать донорами, и не хотелось, чтобы начальник знал, что он лечится у нарколога. Нет, он сам не замечал у себя никаких симптомов СПИДа, но у одного парня, с которым они вместе кололись, оказалось какое-то странное заболевание крови. Имя того парня удалось найти в картотеке зарегистрированных случаев СПИДа. Это было еще одно доказанное заражение при переливании крови. Вирусологи Центра по контролю заболеваемости стремились как можно скорее установить, нельзя ли с помощью какого-либо из существующих анализов крови определять, заражен ли донор СПИДом. Было уже ясно, что Центра по контролю заболеваемости не удастся повлиять на распространение СПИДа среди геев; что же касается индустрии донорской крови, находящейся целиком под контролем федерального правительства, здесь у них еще был шанс спасти тысячи жизней.
17 декабря 1982 года, Атланта
Уже вторую неделю подряд информационный выпуск MMWR — «Еженедельного отчета по заболеваемости и смертности» — содержал на своих скучноватых серых страницах настоящую бомбу под названием «Необъяснимые случаи иммунодефицита и оппортунистических инфекций у детей в штатах Нью-Йорк, Нью-Джерси, Калифорния». Несмотря на сухой язык, насыщенный медицинской терминологией, каждый случай напоминал сценарий фильма ужасов.
Например, чернокожий младенец, родившийся в декабре 1980 года, впервые девять месяцев своей жизни развивался очень медленно, а затем его рост полностью остановился. В возрасте 17 месяцев у ребенка была тяжелая молочница, различные стафилококковые инфекции и обызвествление головного мозга. Костный мозг ребенка постепенно и неотвратимо разъедала страшная грибковая инфекция Mycobacterium Avium, обычно встречающаяся у птиц. Мать ребенка была наркоманкой; к моменту его рождения она казалась здоровой, но через год умерла от пневмоцистной пневмонии. Всего таких детей в отчете было 22; их родители либо употребляли наркотики, либо были родом с Гаити.
Конечно, читать такой отчет — сомнительное удовольствие, но его авторы надеялись достучаться до сознания медицинской общественности и показать, что новая инфекция проложила пути в самые разные уголки американской жизни и угрожает невероятной трагедией.
Средства массовой информации, хотя и отметили новый поворот в развитии эпидемии, большого внимания СПИДу не уделяли вплоть до конца 1982 года. Но и те немногие публикации, которые появлялись, утвердили некую стандартную схему сообщений о СПИДе в прессе и на телевидении. В центре внимания, конечно же, были люди в белых халатах. Журналисты взвешивали каждое слово, чтобы не возбуждать в обществе панику, не давать оснований для гомофобии, а также не слишком вдаваться в пикантные подробности сексуального прошлого больных. Статьи всегда заканчивались на оптимистической ноте — не за горами открытие чудодейственного лекарства или вакцины. Но самое главное — эпидемия преподносилась как новость только в тех случаях, когда поражала не мужчин-геев, а кого-то кроме них. В этом смысле СПИД оставался «болезнью голубых», достойной упоминания лишь постольку, поскольку иногда она убивала также не-геев. Впрочем, эти исключения в большинстве случаев использовались лишь для подтверждения правила.
23 января 1983 года, Париж. Институт Пастера
В Парижском Институте Пастера, в лаборатории ведущего французского вирусолога Люка Монтанье был обнаружен новый ретровирус. Его выделили из клеток лимфоузла больного СПИДом пациента. Открытие нового человеческого ретровируса — событие достаточно редкое, и Монтанье понимал, что потребуются исчерпывающие доказательства, чтобы научный мир поверил ему. Тем более сложно будет доказать, что открыт именно ретровирус, вызывающий СПИД. Чтобы подтвердить результат, необходимо было поставить ряд опытов, запросить у профессора Галло из Национального института рака реактивы к открытому им ранее вирусу лейкемии, сфотографировать новый вирус под электронным микроскопом и описать его генетические характеристики.
7 февраля 1983 года, Париж. Институт Пастера
Д-р Вилли Розенбаум не мог сдержать радостного возбуждения. Несколько дней назад ему позвонил профессор Люк Монтанье из Института Пастера и сказал: «Мы кое-что обнаружили. Не могли бы вы прийти и рассказать нам об этом СПИДе?» Еще в 1977 году эпидемиолог Розенбаум поставил одному из своих пациентов, родом из Заира, диагноз «пневмоцистная пневмония», а в начале 1982 года организовал вместе с инфекционистом Жаком Лейбовичем Французскую иссследовательскую группу, стремившуюся найти истоки новой таинственной эпидемии.
На своей встрече с Монтанье и сотрудниками его лаборатории Розенбаум рассказал о своем опыте работы с больными СПИДом, об отчаянии, которое он испытывает, когда, вылечив одну болезнь, обнаруживает вторую, третью и так до бесконечности. Пока не будет выяснено, что именно является причиной иммунодефицита у этих пациентов, эффективное лечение СПИДа невозможно.
Люк Монтанье сообщил, что в его лаборатории открыт новый ретровирус, который существенно отличается от ранее открытого ретровируса лейкемии — HTLV. Профессор предупредил, что предстоит еще много работы, и пригласил собираться каждую субботу в его кабинете, чтобы подготовить научный доклад о сделанном открытии для медицинских журналов.
На встрече Французской исследовательской группы Вилли Розенбаум с энтузиазмом рассказал об открытии, сделанном в лаборатории Института Пастера. Лейбович отнесся к этому скептически: он был убежден что Монтанье обнаружил не новый, а уже известный вирус — HTLV. Ни для кого не было секретом, что д-р Лейбович вообще недолюбливает Институт Пастера. Прошлой осенью он пытался получить там место иммунолога, но его не приняли. Разве в Институте Пастера могут что-то открыть? — недоумевал Лейбович. В мире есть лишь одно серьезное учреждение, где могло бы быть сделано открытие подобного масштаба — это Национальный институт рака в США. А этот Розенбаум, подумал Лейбович про себя, — просто восторженный юнец.
Париж. Международный аэропорт Орли
Бортпроводник опасливо поглядывал на термос, который держал в руках симпатичный молодой человек. Пассажиры вытягивали шеи, чтобы разглядеть, откуда идет дым. Жак Лейбович объяснил, что он ученый, везет лабораторные образцы в Национальный институт рака. Дым — потому что образцы содержатся в жидком азоте. Нет, открыть нельзя, образцы испортятся. Наконец обаяние молодого ученого возобладало, и он уселся на свое место, поставив термос рядом.
Жак Лейбович в душе смеялся над тем, что поездку в Америку ему оплатил Институт Пастера — конечно, не для того, чтобы отвезти эти образцы, а чтобы забрать реактивы на HTLV. Также Лейбович вез Роберту Галло письмо от профессора Монтанье с описанием открытия.
Лейбович отдал бы что угодно, лишь бы доказать, что Институт Пастера ошибся, и причиной СПИДа является HTLV, открытый Робертом Галло. На всякий случай он даже решил доставить в Национальный институт рака биопсию лимфоузла одного из своих заирских пациентов.
7 марта 1983 года, Нью-Йорк
«Если эта статья не напугает вас до смерти, у вас проблема. Если эта статья не взбудоражит вас, не разозлит и не заставит действовать — значит, у геев нет будущего на этой земле. Продолжение самого нашего существования зависит от того, до какой степени удасться нас разозлить… Если мы не начнем драться за свою жизнь, мы погибнем. Никогда за всю историю гомосексуальности мы не были так близки к гибели и уничтожению. Многие из нас умирают или уже умерли».
Этими словами Лэрри Крамер бросил бомбу в крысиную нору, где большинство американских геев надеялись отсидеться, пока не пройдет эпидемия. Ведущая статья в New York Native, озаглавленная «1112, и счет продолжается…», была сокрушительным выпадом Крамера против гей-лидеров и организаторов GMHC, озабоченных тем, как бы не вызвать панику среди геев и не пробудить гомофобию в обществе. По мнению Крамера, геям пошла бы на пользу некоторая паника и агрессивная решимость действовать.
В основу статьи легли угрожающие цифры статистики, свидетельства встревоженных врачей, уже не справляющихся с нахлынувшим количеством больных, первые сообщения о самоубийствах геев, предпочитающих лучше умереть, чем столкнуться с жестокой болезнью. Он обрушился на правительство за недостаточное финансирование, из-за которого Центра по контролю заболеваемости не успевает отслеживать случаи заболевания и смерти. Каждый такой случай, тщательно изученный, мог бы подсказать, каким все-таки образом передается СПИД. Через какие жидкости тела, при каких видах секса, в каких социальных условиях? Но потенциал Центра исчерпан, и государственная эпидемиологическая служба не в состоянии выполнить возложенных на нее задач.
Обрушился Крамер и на геевское сообщество. На геев-врачей, которые, по его мнению «не сделали ничего. На пальцах одной руки можно пересчитать наших врачей, которые действительно нам чем-то помогли». А единственное национальное геевское издание, журнал «Адвокат», «еще сам себе не признался в том, что происходит вокруг».
«Меня тошнит от тех, кто стонет, будто бы для них отказаться от беспечного секса на время, пока эпидемия пройдет, невыносимее самой смерти. Неужели они так низко ценят жизнь и так высоко — члены и задницы?»
Лэрри Крамер
В конце своей статьи Лэрри Крамер привел список умерших друзей — двадцать два человека и «еще один, который умрет к тому времени, как этот журнал появится в печати. Если мы немедленно не начнем действовать, нам не уйти от этой судьбы».
Статья Лэрри Крамера бесповоротно изменила тот контекст, в котором эпидемию СПИДа обсуждали в геевском сообществе и в целом в стране. «1112, и счет продолжается…» — без сомнения одна из самых влиятельных публицистических статей десятилетия — привела к немедленному результату: для геевского сообщества борьба с эпидемией кристаллизовалась в политическое движение, а гей-лидеры разделились на две полярно противоположные группировки. В редакцию New York Native посыпались письма, в которых Крамера креймили как «паникера», который внезапно стал «секс-отрицательным» и использует эпидемию для того, чтобы самодовольно заявить: «ну вот, я же вам говорил».
Активисты направили мэру Нью-Йорка письмо с требованием создать муниципальные службы помощи больным СПИДом. Для большей убедительности New York Native опубликовал объявление, приглашающее 3 тысячи добровольцев для проведения актов гражданского неповиновения, таких как пикеты, сидячие забастовки и блокирование движения транспорта на улицах города. Эти акции были призваны привлечь внимание городских властей к проблеме СПИДа.
Двумя днями позже, 9 марта, мэр Эд Кох и глава городского департамента здравоохранения Дэвид Сенсер поспешно объявили о создании Отдела по проблемам геев и лесбиянок, которое возглавит д-р Роджер Энлоу. Д-р Энлоу был известен в геевском сообществе как автор призывов «не поднимать панику» вокруг проблемы СПИДа. Было ясно, что революции он не сделает.
12 марта 1983 года, Ванкувер. Британская Колумбия
Все собравшиеся на встрече, посвященной СПИДу, были озабочены известиями об этой новой болезни, о которой так много говорили в США. Аудитория с интересом рассматривала шикарного парня в клетчатой рубашке, потертых джинсах и массивных ботинках. Его представили как лидера GMHC из Нью-Йорка. Мало кого оставили равнодушными его слова о друзьях, которых он потерял, и о той смертельной угрозе, которая распространяется в Нью-Йорке и Сан-Франциско, Торонто и Лос-Анджелесе, и скоро придет сюда.
Пол Попхэм принял приглашение участвовать во встрече в Ванкувере, поскольку это давало ему возможность по дороге проведать свою семью в Орегоне. После его выступления слушателям предложили задать вопросы, и Пол с удивлением увидел у микрофона в зале знакомую фигуру.
«Говорят, можно заразиться через секс, — начал Гаэтан Дугас. — А существуют ли какие-либо исследования, подтверждающие это? Разве справедливо утверждать, что это передается половым путем, если пока неизвестно даже, чем вызвана болезнь?».
Никогда раньше Пол не видел обычно дружелюбного Гаэтана таким агрессивным. Большую часть его вопросов Пол переадресовал сидящим в президиуме врачам. Трудно было судить, кто на самом деле знал о болезни больше — врачи или Гаэтан, который в последние два года внимательно читал все, что только мог достать, о странной болезни, которой сам болел уже три года. И по его словам, не существует ни одной публикации, в которой на примере твердых, неоспоримых фактов доказывалось бы, что ему, Гаэтану Дугасу, нельзя заниматься сексом.
Из аудитории прозвучали и другие протесты против сказанного Полом и врачами. Левые гей-радикалы настаивали, что повышенное внимание к этой американской болезни подстрекает общество к гомофобии. Владельцы гей-саун были возмущены, в частности, тем, что местная геевская газета открыла рубрику «Здоровье». Все эти разговоры вокруг какой-то горстки больных в Штатах очень плохо влияют на бизнес.
Больше всего внимание организатора встречи Боба Тиви привлек этот самодовольный, весь затянутый в черную кожу парень с квебекским акцентом. Что-то в нем было знакомое. Только к концу вечера Тиви понял, что встречался с Гаэтаном лет десять назад, в 71-72 годах, на дискотеках Торонто. Уже тогда Гаэтан был самым известным, самым популярным — казалось, все на дискотеках и в барах хотели только его.
Боб Тиви возобновил знакомство с Гаэтаном по окончании встречи, когда составлял списки людей, нуждающихся в социальной поддержке. Гаэтан признался, что был из первых в США, кому поставили диагноз саркома Калоши. Да, в поддержке он нуждается, сказал Гаэтан, но СПИДа у него нет. У него рак кожи. Гаэтан снова начал распаляться, рассказывая о врачах, которые велят ему прекратить заниматься сексом. Кто и когда слышал, чтобы рак был заразным? Для Тиви Гаэтан был классической иллюстрацией озлобленности и нежелания смотреть в лицо фактам. Конечно, ему необходимо консультирование и поддержка.
Незадолго до этого геевская газета в Эдмонтоне, что в соседнем с Британской Колумбией штате Альберта, опубликовала статью о стюарде авиалиний, который прилетал в Альберту, шел в сауны и занимался сексом направо и налево. Боб Тиди еще не слышал этих историй.
Пол Попхэм поражался тому, как хорошо выглядел Гаэтан несмотря на давний диагноз. В разговоре Гаэтан сказал, что зимой болел пневмоцистной пневмонией и приехал в Квебек лечиться. Все его друзья с западного побережья думали, что больше его не увидят, но вот — он жив и здоров. Теперь, когда курс химиотерапии закончен, у него снова начали отрастать волосы. Пол рассказал Гаэтану, что GMHC планирует организовать благотворительное цирковое представление в Мэдисон Сквер Гарден.
И все время чувствовалось, как под гладкой поверхностью светского разговора продолжает бурлить непроходящее раздражение Гаэтана: «Почему это случилось со мной?».
В марте 1983 года был диагностирован первый случай СПИДа в Австралии — у американского туриста. Австралийское здравоохранение с тревогой ожидало первых «доморощенных» случаев, памятуя о тех десятках тысяч людей, которые в начале 1980-х воспользовались дешевыми рейсами компании «Skytrain» в Сан-Франциско. Во Франции Жак Лейбович стал называть СПИД «чартерной болезнью», поскольку многие ранние случаи СПИДа в Европе были обнаружены у бывших пассажиров недорогих чартерных рейсов в Нью-Йорк и Сан-Франциско.
17 марта 1983 года, Сан-Франциско. Кастро-стрит
Гэри Уолш и Джо Брюэр были под впечатлением статьи Крамера. Да, все верно, повторял Гэри — финансирование недостаточно, пресса молчит, всем наплевать, никто не возмущается. Джо радовался, что его друг с такой страстностью воспринял статью о СПИДе. С того самого времени, как Гэри поставили диагноз, к нему впервые вернулся его знаменитый темперамент.
«Мы должны что-то сделать. Что-то очень яркое, заметное», — сказал Гэри. И внезапно его озарило: марш со свечами. Это была замечательная идея. Джо и Гэри помнили тот знаменитый марш со свечами 1978 года от Кастро-стрит до здания мэрии в ночь, когда были убиты член городского совета Харвей Милк и мэр Джордж Москоне. Это был один из самых волнующих моментов жизни Гэри и Джо; Гэри даже ушел на время с марша, чтобы позвонить родителям и торжественно объявить им, что он гей. Его мать при этом очень забеспокоилась, что Гэри не попадет в рай.
Да, подумал Гэри: поток людей со свечами вдоль Маркет-стрит. Ведь можно вести мирную битву, можно выдвигать свои требования не агрессивно, но взывая к тому лучшему, что есть в каждом человеке. А телевидение — уж оно никогда не пропустит такой сюжет.
Гэри обратился с призывом к другим больным СПИДом. Это будет их марш, где они выразят, наконец, чувства людей, на себе испытавших ужас этой новой болезни.
Ванкувер, Британская Колумбия
В Ванкувере о Гаэтане уже говорили не иначе, как о «контакте из Ориндж Каунти», который ходит по барам и спит со всеми подряд. Не помогла и та красочная сцена, которую Гаэтан устроил на Ванкуверском форуме, стремясь убедить всех, что СПИД не передается через секс. С тех пор его сексуальные похождения достигли почти легендарных масштабов. Он даже не пытался скрывать свою болезнь и небрежно закатывал рукава, осушая банки с пивом в местных барах, хотя на его руках была ясно видна саркома Капоши.
Говорят, один из его бывших любовников был так взбешен, узнав о СПИДе, что специально разыскал Гаэтана, чтобы серьезно с ним разобраться. За время этого разговора Гаэтану удалось очаровать его и увлечь в постель.
Как-то лучший друг Гаэтана, тот, с которым они вместе работали в «Эйр Канада» в Халифаксе и летали на парады гей-прайд в Сан-Франциско, приехал навестить его из Торонто в Ванкувер. Он очень хорошо относился к Гаэтану, зная его как заботливого, внимательного человека, бесконечно щедрого к тем, кто был ему дорог. Тем не менее, а вдруг все эти слухи — правда? Друг знал, что предлагать Гаэтану отказаться от секса бессмысленно: для Гаэтана секс был основой его мироощущения, смыслом его жизни.
Во время откровенного разговора Гаэтан вначале все отрицал, но друг не поверил и продолжал настаивать, что человек, у которого СПИД, должен вообще отказаться от секса — и точка.
«Они не имеют права говорить мне, что болезнь передается через секс. Они еще ничего не доказали».
«Пусть, — ответил друг, — но если существует даже малейший риск, ты не должен этого делать».
«Возможно, ты и прав». — Гаэтан пожал плечами.
Друг вовсе не был уверен, что Гаэтан на самом деле с ним согласился. Он вспомнил, как много лет назад, в Халифаксе, они обсуждали между собой, можно ли им пойти по ночным барам сразу после укола от гонореи. В таких случаях врачи всегда советуют подождать несколько дней, но Гаэтан считал, что если кто-то его этим наградил, он сам, в свою очередь, может вернуть кому-то награду.
«Но это ведь неизлечимо, — убеждал друг. — От этого нет укола. Если ты кого-то заразишь, получится ужасно несправедливо».
Да, согласился Гаэтан, очень несправедливо.
Ньюарк, Калифорния
Рик Уолш с детства запомнил дядю Гэри как прекрасного рассказчика. Он любил его длинные импровизированные истории, рассказанные на веранде большого семейного дома в Сиу-сити. Дядя всегда относился к Рику как к равному, с уважением. В последние четыре года, с тех пор, как бабушка что-то неудачно сказала по поводу рая и Гэри перестал общаться с родителями, Рик остался своего рода связным, передающим дяде последние семейные новости. Это продолжалось и после того, как Рик женился и поселился в тихом пригороде Ньюарка, штат Калифорния.
В тот мартовский вечер Рик был как всегда рад услышать по телефону голос Гэри, хотя сразу почувствовал, что дядя не расположен рассказывать истории.
«Ты слышал что-нибудь о СПИДе?» — спросил Гэри.
«Да, вроде бы», — ответил Рик, не понимая, к чему клонится разговор.
«Я им болен. Я могу умереть через два года или раньше. Никто еще не вылечился».
«Ужас», — сказал Рик.
Рик не знал, что надо говорить в таких случаях. После долгой паузы он пробормотал единственное, что пришло в голову: «Даже не знаю, что сказать, кроме того, что я тебя люблю».
И совсем другое дело — родители Гэри в Сиу-сити.
«Вот чем все это кончилось», — сказала мать, не в силах заставить себя даже произнести слова, которые подразумевались. — «Почему бы тебе не уехать из этого города?»
После того, как она посоветовала ему сходить на исповедь, Гэри повесил трубку.
11 апреля 1983 года, Национальный институт рака Бетесда
Франсис Антон Галло был сыном иммигрантов из Турина, Италия. Даже после того, как он сделал блистательную для иммигранта карьеру, пройдя путь от простого рабочего до президента металлургической компании, он сохранил присущую жителям северной Италии сдержанность и созерцательность натуры. Его жена, родом из южной Италии, была женщиной очаровательной, душевной, свято приверженной семейно-клановым ценностям. Их сын, Роберт, которого дома все звали Боб, соединил в себе обаяние матери и фанатическое трудолюбие отца.
В детские годы, проведенные в Уотербери, штат Коннектикут, особым трудолюбием Боб еще не отличался. Все резко изменилось в 1949 году, когда Бобу было 13 лет. Его младшая сестра заболела лейкемией. Она лежала в больнице Гарвардского университета, и во время своих частых посещений Роберт познакомился со знаменитым онкологом Сидни Фабером и увидел, как ученые в своих лабораториях борются за спасение жизни больных детей. Сестра Боба умерла от лейкемии, но и после этой трагедии его увлечение микробиологией не прошло. Поощряемый дядей, который преподавал зоологию в Университете штата Коннектикут, Галло поступил в ученики к патологоанатому местной католической больницы. Этот патологоанатом был самым большим циником, каких Боб когда-либо видел, но он сумел привить ученику основы научного мышления. Еще подростком Галло уже самостоятельно производил вскрытия, а к восемнадцати твердо знал, что занятием его жизни будут медицинские исследования.
Боб был весьма посредственным студентом: дни он обычно проводил на баскетбольном корте, а вечера — на свиданиях. Видимо, он так и остался бы посредственностью, если бы не несчастье: играя в баскетбол, он повредил позвоночник и почти на год был прикован к постели. За это время Боб прочитал все книги по биологии, которые мог достать. Будучи студентом колледжа, он приспособил часть семейного гаража под свою лабораторию, и погубил там невероятное количество мышей. После колледжа и резидентуры в больнице Чикагского университета Галло получил назначение в Национальный институт рака, где по злой иронии судьбы его определили в стационар, в отделение детской лейкемии. С тех пор он дал себе клятву никогда больше не работать с пациентами.
Свои научные исследования Галло начал в 1966 году, а к 1970 вышел на направление, которое впоследствии завоевало ему всемирную славу. В то время велось много споров вокруг гипотезы, что лейкемия и некоторые другие виды рака вызваны вирусами. Эта категория вирусов, называемая ретровирусами, и стала предметом исследований Галло. В середине 70-х он был одним из ученых, давших описание энзима обратной транскриптазы — химического вещества, которое выделяют ретровирусы для того, чтобы размножаться в клетках организма-жертвы. Имея это описание, наука теперь могла распознать ретровирусную инфекцию по ее химическому «следу». Само по себе это открытие было огромным прогрессом в развитии науки о ретровирусах, но в то время им мало кто заинтересовался. Тогда считалось, что ретровирусы поражают в основном кур, мышей и кошек. При чем тут болезни людей?
Галло понимал, что ученые замечают лишь очевидное и не заглядывают глубже. У животных ретровирусы размножаются в таких количествах, что их просто невозможно не заметить. У людей же вирус, может, и присутствует в организме, но его трудно выявить из-за малого количества. Галло нашел способ искусственно выращивать клетки крови в таких количествах, что найти в них ретровирус было уже гораздо легче.
Роберт Галло
Карьера Роберта Галло продвигалась успешно, несмотря даже на скандал 1976 года, когда он гордо объявил миру об открытии нового вируса, а на самом деле никакого вируса не было, а просто в его лабораторную культуру клеток случайно попало микробное загрязнение. Оправившись от такого удара по самолюбию, Галло в 1980 году сообщил о новом открытии, на этот раз тщательно проверенном и перепроверенном. Он открыл ретровирус, вызывающий лейкемию у людей, — HTLV. После этого открытия Галло получил премию Альберта Ласкера и стал общепризнанным светилом ретровирусологии.
Несмотря на свои блестящие достижения, Боб Галло вызывал у коллег-ученых смешанные чувства. Завистники называли его высокомерным и помпезным. В околонаучной политике он нередко бывал безжалостен; многие припоминали скандал 1976 года, намекая, что Бобу не всегда можно доверять. Сам Галло воспринимал критику спокойно: он признавал за собой теневые черты характера. Да, он бывает резок и высокомерен, но что еще остается горстке смелых ученых, вторгающихся в тайны природы? Впрочем, в глубине души он понимал, что те же самые качества, которые сейчас помогают ему одерживать победы, в свое время сыграют роковую роль.
В этот день, 11 апреля, в Национальном институте рака прошло первое собрание Рабочей группы по СПИДу, на которое был приглашен Галло. Он был раздражен, ему не хотелось снова заниматься болезнью, на которую он впустую потратил столько сил в прошлом году, безуспешно пытаясь найти следы вируса в крови больных СПИДом. Со всех сторон на Галло оказывали давление, пытаясь вновь заставить его вернуться к этим исследованиям, — в том числе Жак Лейбович, то и дело звонивший ему из Парижа. Несмотря на свою острую неприязнь ко всему, что связано с темой СПИДа, Галло понял, что пора делать ставки в этой игре. Достаточно взглянуть на обложку журнала Newsweek, где СПИД назван «величайшей опасностью века».
Роберт Галло выступил, как всегда, энергично и веско. Французы, сказал он, сообщают, что им удалось что-то открыть. В его лабораторию даже доставили из Парижа ткань лимфоузла — для изучения.
«Я полагаю, что здесь имеет место ретровирусная инфекция, и в течение ближайшего года нам предстоит либо доказать это, либо опровергнуть».
Для исследований Галло была выделена элитная лаборатория в штате Мэриленд. Все образцы крови и тканей пациентов, больных СПИДом, будут направляться в первую очередь в лабораторию Галло.
Помимо создания привилегированной лаборатории Галло, других финансовых вливаний в исследования по СПИДу сделано не было. Множество ученых в Нью-Йорке, Вашингтоне, Сан-Франциско не могли продолжать работу из-за того, что у них не было денег даже нанять медсестру, и ни одна лаборатория не соглашалась предоставить оборудование для экспериментов с кровью больных СПИДом.
Институт Пастера, Париж
Монтанье и Галло были настолько непохожи друг на друга, насколько могут быть непохожими двое людей, и каждый вызывал у другого некоторое чувство неловкости. Галло — общительный, напористый, обладающий даром завораживать слушателей, Монтанье — напротив, замкнутый, несколько отстраненный, с манерами старого аристократа. Тем не менее, Монтанье высоко ценил Роберта Галло как лидера ретровирусологии. Кроме того, от Галло в значительной степени зависело, будет ли французское открытие признано в Америке.
Люк Монтанье закончил статью о своем открытии, предназначенную для журнала Science, и направил в Америку экземпляр рукописи. По непонятной причине реактивы, присланные Робертом Галло, никуда не годились. Из-за их плохого качества не удавалась реакция, которая позволила бы с точностью определить, является ли открытый Монтанье вирус новым, или это уже известный HTLV. Монтанье решил назвать свой вирус RUB, использовав инициалы пациента, у которого была взята биопсия лимфоузла.
Впрочем, Роберту Галло удалось убедить Монтанье, что RUB звучит безобразно, и лучше назвать новый вирус «принадлежащим к семейству HTLV». Впоследствии Монтанье признал, что это изменение названия было величайшей ошибкой в его научной карьере.
12 апреля 1983 года, Сан-Франциско
Идея Гэри Уелша провести марш со свечами охватила к середине апреля всю страну. В десятках городов люди, страдающие от СПИДа, планировали проведение церемонии под пристальным вниманием средств массовой информации, внезапно «открывших» для себя СПИД.
В Сан-Франиско встречи по подготовке марша, который решили провести под лозунгом «Боремся за свою жизнь», проходили в атмосфере страстных обсуждений и дискуссий. Звучали горькие шутки, люди рассказывали о том, как родные и знакомые то и дело пытаются незаметно рассмотреть их язвы, и очень удивляются, когда им указывают на бестактность.
Участники собраний были рассержены на то, что их все время называют жертвами СПИДа. Слово «жертва» подразумевает человека пассивного, беспомощного, сломленного судьбой. Оно не подходит людям, твердо решившим бороться за свою жизнь. И слово «пациент» им тоже надоело, потому что большинство из них не лежали в больнице и следовательно, пациентами не были. Они хотели, чтобы их называли просто «люди со СПИДом», сокращенно PWA.
23 апреля 1983 года
Поиски истоков СПИДа привели ученых в Африку. В медицинских журналах, вышедших весной 1983, изобиловали сообщения о ранних случаях СПИДа, так или иначе связанных с Африкой. Бельгийские врачи опубликовали в New England Journal of Medicine заметки о заболевании нескольких граждан Заира, наблюдавшихся еще в 1977 году. Бельгийские специалисты по тропическим заболеваниям отправились в Руанду и Киншасу, откуда сообщили о многочисленных вспышках СПИДа среди гетеросексуального населения. Самый ранний случай СПИДа был описан в выпуске журнала Lancet за 23 апреля. В своем кратком письме датский врач-инфекционист по имени Иб Бигбьерг рассказал о ранее ничем не болевшей датчанке, работавшей хирургом в примитивной больнице северного Заира с 1972 по 1975 год. В декабре 1977 она умерла от пневмоцистной пневмонии. Бигбьерг также сообщал, что «по ее словам, во время работы в северном Заире она наблюдала по крайней мере один случай саркомы Капоши, и будучи хирургом, безусловно имела контакт с кровью и другими выделениями своих африканских пациентов».
В заключение д-р Бигбьерг отметил, что во время пребывания в Заире на него произвела большое впечатление работа команды американских врачей, сумевших быстро изолировать вирус лихорадки Эбола. «Видимо, подобную команду следует направить на поиски еще одного африканского вируса».
Суббота 30 апреля 1983 года, Нью-Йорк. Мэдисон Сквер Гарден
Весь день Пол Попхэм пребывал в озабоченности. Он не волновался за судьбу благотворительного циркового представления: здесь успех был обеспечен. Впервые за историю благотворительных вечеров в Мэдисон Сквер Гарден все 17 тысяч билетов были распроданы за неделю до представления. Не считая гей-парадов, этот вечер был величайшим событием в истории гей-движения и пополнил бюджет GMHC на 250 тысяч долларов. Но Пола беспокоило другое: попадет ли его лицо на телеэкран, а имя — в газеты, где он будет представлен как президент организации, в самом названии которой значилось слово «гей». Пол очень не хотел, чтобы об этом узнали. Не то, чтобы он стыдился того, что он гей. Просто зачем создавать лишние проблемы? Как это будет воспринято? Он считал, что никто не обязан открыто выступать как гей, если не хочет. На эту тему у них были бесконечные споры с Лэрри Крамером. Но теперь, когда Крамер ушел из организации, Полу больше не с кем было спорить — разве что с самим собой.
Но когда в 6.30, перед началом представления, Пол открыл пресс-конференцию, он сразу понял, что его страхи были необоснованными. Ему следовало бы знать, что «гетеросексуальные» издания не пишут про СПИД и про геев, и конечно, они не придут освещать какой-то «голубой цирк», каким бы грандиозным ни было представление, и какой бы благородной ни была его цель. Пол облегченно вздохнул: его тайна останется при нем. На смену беспокойству пришла гордость за то, каких успехов достигло геевское сообщество.
Пол Попхэм
В зрительном зале был представлен весь спектр голубой и розовой жизни Манхэттена. Респектабельные, безупречно одетые бизнесмены занимали свои места рядом с «кожаными», с трансвеститами в женской одежде — «дрэг квинз» — и с умопомрачительно модными лесбиянками. В программе представления был напечатан краткий обзор достижений GMHC за 20 месяцев своего существования. Организация распространила четверть миллиона экземпляров своих медицинских брошюр, привлекла сотни добровольцев для помощи на дому и поддержки больных, обучила более 100 человек работе на телефоне доверия по СПИДу. В Сан-Франциско различными аспектами антиСПИДовского просвещения, консультирования и поддержки занимались разные организации, а здесь, в Нью-Йорке, за все отвечала GMHC — крупнейшая геевская организация в стране.
Также в программе на нескольких страницах были напечатаны имена умерших от СПИДа.
2 мая 1983 года, Сан-Франциско
Большинство американцев считают, что плохой человек не может умереть молодым.
В безвременной смерти есть какая-то трагическая романтика. В конечном счете, именно этот эмоциональный фактор более, чем что-либо другое, защищал геев от «общественного возмездия», которого многие опасались. Именно эта, добрая и чувствительная часть национального характера американцев возобладала над разглагольствованиями о «каре Божьей». Более того, сами геи теперь стали превозносить романтику ранней смерти. В организацию Проект Шанти приходили десятки геев, чтобы научиться оказывать поддержку потерявшим близких. Более опытные члены Шанти, своего рода духовные наставники — гуру — говорили о смерти как о «переходе на ту сторону», словно СПИД был билетом на поезд, идущий в блаженную страну мира и покоя. Эти сентиментальные настроения гарантировали успех многочисленным маршам со свечами, проходившим в ту ночь во многих американских городах.
С того самого момента, как Гэри Уелш спустился с холма в небольшую низину, где приютилась улица Кастро, он уже знал, что процессия удалась. Гей-марши — не редкость в Сан-Франциско, но это шествие было особенным. Из тысяч собравшихся многие несли фотографии умерших друзей, другие поднимали над головой плакаты со словами, напоминающими надгробья:
Кен Хорн,
Родился 20 июля 1943 года,
Умер 30 ноября 1981 года
Атмосфера была торжественной. Гэри почувствовал воодушевление. Все эти месяцы ему было так одиноко. Но вот — здесь тысячи людей, и среди них нет безразличных.
Рик Уолш, племянник Гэри, приехал на марш вместе с женой. Энджи Уолш никогда раньше не видела ничего подобного — мужчин, одетых монахинями, молодых парней, обнимающих друг друга и держащихся за руки открыто, при всех. В конторе, где работала Энджи, уже ходили разговоры о том, что весь этот СПИД — Божья кара гомосексуалистам.
Мэтью Кригер поравнялся с Гэри на углу Маркет и Кастро-стрит, и протянул своему бывшему любовнику букет цветов. На перекрестке уже толпились тысячи людей со свечами и плакатами. Мэтью был переполнен чувством гордости за Гэри: подумать только, собрать такую массу народа!
Как только процессия ступила на широкую мостовую Маркет-стрит, чтобы знакомым путем пройти к зданию мэрии, телерепортеры кинулись снимать шеренгу людей со СПИДом, несущих огромный плакат «Боремся за нашу жизнь». Предусмотрительный Клив Джонс следил за тем, чтобы никто не загораживал эту внушительную панораму, он оттеснял в сторону разношерстых политиков, начинающих гей-лидеров и жаждущих рекламы трансвеститов, которые пытались протиснутся поближе к камерам. Клив знал, что этот кадр обойдет весь мир, и на нем должны быть запечатлены люди со СПИДом — живые, реальные.
Марш так активно освещался в средствах массовой информации, что Кливу Джонсу было немного стыдно — почему такая идея не пришла в голову ему самому? Вся пресса пестрела заголовками и передовицами о СПИДе. Сама мэр, Диана Фейнстейн, приняла у себя в офисе группу больных СПИДом и объявила, среди объятий и речей, о проведении в городе «недели против СПИДа».
Мерцающие огоньки растянулись на милю вперед, и первые ряды уже входили в полосу света у здания мэрии. Кливу внезапно вспомнился весь этот год, на протяжении которого он изо всех сил стремился заставить геев задуматься о СПИДе. Он сделал свое дело. Фонд информации о саркоме Капоши теперь меняет название на Фонд против СПИДа, и он, Клив, Фонду больше не нужен. Из группы нарушителей спокойствия Фонд постепенно превращался в респектабельную бюрократическую организацию, озабоченную различными формальностями. Отровенно говоря, эта длинная процессия со свечами не столько воодушевляла Клива, сколько печалила. Все большее и большее число его друзей получали «диагноз». Для геев это слово теперь не требовало пояснений; говорили: такому-то поставили диагноз — и никому не приходило в голову спрашивать, какой диагноз. Кливу было грустно, он чувствовал, что бесконечно устал. Может, уехать отсюда? — подумал он.
Париж
«СПИД по-американски», — подумал Жак Лейбович, когда по парижскому телевидению показывали шеренгу больных СПИДом, возглавляющих процессию в Сан-Франциско. Во Франции в это время тоже много говорили и писали о СПИДе — главным образом, потому, что донорская кровь, использовавшаяся при переливаниях, в больших количествах поступала во Францию из США. Это так присуще американцам — выставляться, показывать себя, устраивать грандиозные шествия. В Париже вы никогда не увидели бы ничего подобного, размышлял Лейбович. Словно шоу Фила Донахью — так же наивно и так же безвкусно.
24 мая 1983 года
«Сексуальная революция начала пожирать своих детей. А среди революционного авангарда — активистов, борющихся за права геев — уровень смертности самый высокий и продолжает расти».
Этот комментарий, появившийся одновременно во многих газетах на всей территории США, был ударом, которого с тревогой ожидали гей-политики уже давно. Патрик Дж. Бьюканен, в свое время составлявший речи президенту Никсону, сейчас занял место в рядах крайне правых политиков и время от времени блистал на страницах то одного, то другого издания, желавшего опубликовать что-нибудь очень консервативное и тем самым компенсировать свой чересчур либеральный уклон. Считалось, что Пат Бьюканен в фаворе у консервативного крыла президентской администрации, поэтому к статье отнеслись с вниманием, пытаясь по ней угадать, какую позицию займет президент Рейган, умудрившийся за два года эпидемии не сказать о ней ни слова. Теперь, когда СПИД был в заголовках всех газет, консервативные круги не могли не высказаться.
«Бедные гомосексуалы — они объявили войну природе, и теперь она обрушила на них свое ужасное возмездие», — писал Бьюканен.
Как большинство экстремистов, Бьюканен не особенно заботился о логичности своих аргументов. Заявив, что либералы пытаются скрыть от общества такую страшную угрозу представляют гомосексуалы, — носители СПИДа, процитировав массу не относящихся к делу цифр, он в заключение добавил, что гомосексуалов следует отстранить от профессий, имеющих контакт с пищевыми продуктами, и что решение Демократической партии провести свой очередной съезд в Сан-Франциско бросает жен и детей делегатов на произвол «гомосексуалов — сообщества, поголовно являющегося носителем опасных, а иногда и смертельных, инфекционных заболеваний».
Через несколько дней Бьюканен разразился еще одной статьей. Геи, по его словам, не только были убийцами гемофиликов и получателей донорской крови. Они ставили под угрозу жизни невинных детей, работая педиатрами или воспитателями детских садов. «Лозунгом гей-движения всегда было: то, чем мы занимаемся, — наше личное дело, поскольку не затрагивает других. Теперь, когда разнузданное поведение гомосексуалов в Нью-Йорке и Сан-Франциско несет с собой смерть, от этого лозунга придется отказаться».
17 июля 1983 года Сан-Франциско
Гэри Уолш пристально смотрел на экран телемонитора. Шел прямой эфир спутникового телемоста на тему «СПИД: анатомия кризиса». Оппонентом Гэри был преподобный Джерри Фолвелл из Вирджинии. Этот священник-фундаменталист выступал, по его словам, не против гомосексуалов, а против их «извращенного поведения». «Если администрация Рейгана не перейдет в решительное наступление против всего того, что привело к голубой чуме в нашей стране, не позднее чем через год президент будет нести личную ответственность за то, что допустил, чтобы эта чума косила невинных американцев».
«Нарушив законы нравственности, здоровья, гигиены, вы пожинаете то, что посеяли. Нельзя безнаказанно потрясать кулаком перед лицом Господа», — гремел преподобный Фолвелл.
«Бог, в которого я верю, не мстительный Бог», — парировал Гэри. — «Когда в пятидесятых годах дети умирали от полиомиелита, это не было Божьей карой. Вряд ли есть худшее извращение, чем использовать религию для оправдания ненависти к ближнему».
Фолвелл благообразно улыбнулся. «Вам, Гэри, я посылаю свое сострадание, любовь и молитвы».
«Я благодарен вам за молитвы. Но я не чувствую в ваших словах ни сострадания, ни заботы, ни любви ко мне — ведь я гей. До меня доходит лишь ваша ярость, нетерпимость, желание заклеймить. Но никак не сострадание».
«Вам лично я сострадаю», — ответил Фолвелл, — «Но я бы покривил душой, если бы сказал, что считаю гомосексуальный образ жизни приемлемым».
Затем преподобный сообщил, что в его церкви работают семь психологов и психиатров, которые помогают желающим излечиться от гомосексуальности. Гэри ответил, что как раз от гомосексуальности излечиваться не хочет.
«Я хотел бы сейчас, при всех пригласить Джерри Фолвелла приехать в Сан-Франциско и провести со мной один день. Я хочу открыть ему свое сердце. Может быть, мы можем чему-то научиться друг у друга. Я даже готов оплатить ему дорогу».
«Гэри, я с удовольствием это сделаю, и дорогу оплачивать мне не надо. Я приеду, и мы проведем вместе день, и будем читать Евангелие и молиться. Напишите мне в Линчбург, Вирджиния. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь».
На этом телемост закончился. Гэри написал пастору, напомнив его обещание приехать в Сан-Франциско. Ответа не последовало, и Гэри нисколько не удивился.
Ванкувер
Гаэтану Дугасу нравилось как прежде облачаться в темно-синюю униформу «Эйр-Канада». Хотя он все более слабел и здоровье его ухудшалось, ему пришлось вернуться на работу, чтобы не потерять льготы. Персонал авиалинии возмущался, что приходится работать рядом с больным СПИДом, в администрацию сыпались жалобы. Но «Эйр-Канада» — государственная авиалиния, и дискриминация там запрещена. Гаэтана ставили на короткие рейсы, обычно из Ванкувера в Калгари, чтобы он не очень утомлялся.
Нередко по ночам его охватывал страх, и он звонил друзьям, чтобы кто-нибудь переночевал у него в комнате на диване. Одиночество было непереносимо.
Как-то вечером Гаэтан с другом смотрели телемост, в котором выступал пастор Фолвелл. К удивлению друга, Гаэтан не отпускал обычных саркастических шуточек, а напротив, мрачно молчал.
«Может быть, Фолвелл прав», — наконец произнес Гаэтан. — «Может, это и вправду кара».
Сан-Франциско
Гэри Уолш лежал без сна, когда она пришла — с длинными белыми волосами, протянув к нему руки. Гэри узнал ее — это была мать его близкого друга, умершая несколько месяцев назад. Она была ослепительно красива, на ее лице сияла улыбка, и она говорила: «Не бойся, родной. Я помогу тебе перейти эту черту. Здесь совсем не плохо».
31 мая 1987 года
К этому дню, когда президент Рейган произнес свою первую речь об эпидемии СПИДа, заболевание было диагностировано у 36 058 американцев, 20 849 умерли.
Лэрри Крамер внимательно прислушивался к каждому слову, произнесенному президентом. Хотя Лэрри оставался одним из самых изветных гей-активистов в стране, он уже не был, как прежде, одинок в своих выпадах против Рейгана. Даже самые ярые критики Крамера не могли не признать, что он был прав: просто он несколько опередил свое время. Своеобразной местью критикам был бурный успех пьесы Крамера «Нормальное сердце»; в его воображении уже зарождалась новая пьеса о СПИДе. Лэрри даже помирился с Полом Попхэмом, президентом GMHC, с которым в былые годы у них было столько стычек. В последний раз они виделись за несколько дней до смерти Пола. Лэрри попросил прощения за прошлые ссоры, а Пол в ответ произнес: «Продолжай бороться».
Слушая Рейгана, Лэрри чувствовал поднимающийся в груди протест. В официальной речи были ловко обойдены стороной все острые темы. Звучали призывы к состраданию, слова благодарности добровольцам, которые самоотверженно помогают больным. Особой похвалы удостоился Проект Шанти из Сан-Франциско.
Вдруг Лэрри понял, что президент ни разу не произнес слово «гей». Он говорил о гемофиликах, о заразившихся при переливании крови, о женах наркоманов, но ни слова — о тех, кто больше всего пострадал от эпидемии и больше всего сделал для борьбы с ней в те годы, когда Рейган ее просто игнорировал.
Уже три недели, как умер Пол Попхэм, полностью утративший свои патриотические чувства к стране, в которую всегда верил, за которую воевал во Вьетнаме. Эта страна отвернулась от Пола и его друзей, позволив им умереть. А сейчас Рейган не желает даже упоминать о нем, словно постыдную роль в эпидемии сыграл он, Пол, а не сам президент Рейган.
А когда Рейган начал говорить о тестировании так, словно предлагал радикальный способ остановить эпидемию, гнев, накопившийся за эти шесть лет, переполнил Лэрри Крамера. Он встал и начал громко, на весь зал свистеть.
Оркестр, который никогда не умолкнет…
Вместо послесловия
Автор книги «Оркестр продолжал играть…», Рэнди Мартин Шилтс родился 8 августа 1951 года в городе Дэвенпорт, штат Айова, но большую часть своей юности провел в Чикагском пригороде Аврора.
Его отец, Бад, занимался продажей строительных блоков, а мать, Норма, сидела дома и следила за тем, чтобы ее сын Рэнди и его четыре брата выросли послушными прихожанами Методистской церкви. Поначалу казалось, что так оно и было — в средней школе юный Шилтс организовал отделение консервативной молодежной организации «Молодые американцы за свободу».
После окончания школы Рэнди уехал учиться и поступил в Университет Орегона в городе Юджин. Там же в студенческой газете началась его журналистская карьера. В двадцать лет Шилтс публично объявил о своей гомосексуальности и принял участие в геевском движении.
Несмотря на то, что Шилтс окончил университет в числе лучших, ему долго не удавалось найти себе работу. Шилтс считал, что это следствие гомофобии. В конце концов, он устроиться корреспондентом в журнал «Адвокат», национальное издание геев и лесбиянок, а позднее переехал в Сан-Франциско.
После нескольких лет работы в качестве вольного тележурналиста, Шилтс был нанят «Кроникл». Он стал первым репортером в главной городской газете, открыто заявившим о своей гомосексуальности. В том же году у геев в Нью-Йорке, Лос-Анжелосе и Сан-Франциско все чаще стали обнаруживать редкие случаи пневмонии и рака кожи. В 1982 году Шилтс в своих репортажах начал описывать то, что поначалу некоторые называли «геевской чумой», а позднее назвали СПИДом.
Шилтс узнал свой положительный диагноз в марте 1987 года, в день, когда он дописал последнюю страницу «Оркестр продолжал играть». Предварительно он попросил своего врача взять у него анализ крови, но не сообщать ему результата, опасаясь, что знание диагноза может повлиять на его репортерскую работу. Он держал свой диагноз в секрете от всех до самого последнего момента.
В течение трех лет он принимал АЗТ, и состояние его здоровья оставалось нормальным. Но постепенно эффект от приема лекарств начал сходить на нет, и в августе 1992 за день до своего 41-го дня рождения, он лег в больницу с пневмонией, спровоцированной ВИЧ-инфекцией. Четыре месяца спустя у него отказало одно легкое, и последние страницы своей, ставшей впоследствии знаменитой, книги «Неприличное поведение» он вынужден был диктовать, лежа на больничной койке. Спустя год у Шилтса диагностировали саркому Капоши.
Друзья рассказывали, что в последние годы Шилтс был очень слаб, почти не выходил из дома и зависел от кислородного аппарата, но, несмотря ни на что, продолжал получать удовольствие от жизни вместе со своими партнером Барри Барбери и любимым спаниелем Дэшиель. В январе он предпринял трудное путешествие на международный фестиваль в Палм Спрингз, а в августе смог присутствовать на Лос-Анжелеской премьере телефильма по мотивам книги «Оркестр продолжал играть…»
Ведя борьбу с болезнью, поразившей тело, Шилтс сформировал у себя философское отношение к СПИДу, о котором он однажды выразился так: «гипертония или некоторые другие угрожающие жизни симптомы». Как бы не была трудна для него эта битва в последний год его жизни, он признался в интервью, опубликованном «Нью-Йорк Таймс», что СПИД помог ему «закалить характер».
«СПИД позволил мне увидеть заново все эти мелочи, за которые мы цепляемся — такие как „эго“ или тщеславие. Хотя, конечно, я хотел бы иметь побольше Т-лимфоцитов и поменьше мужества».
Словно бы подтверждая свое собственное предвидение об опасности распространения ВИЧ-инфекции, Шилтс умер спустя несколько дней опубликования доклада, в котором было названо рекордное число случаев заражения ВИЧ-инфекцией. К тому моменту в Лос-Анжелосе ВИЧ-инфекция была найдена в крови 3 326 человек. Это был 1992 год. Зато чиновники из городского департамента здравоохранения вплоть до драматического 1997 года надеялись, что новая напасть пройдет сама собой. И только тогда, когда эпидемия начала приобретать катастрофические масштабы, предприняли решительные меры.
Перевод Ирины Савельевой
