Рассказываем истории русскоговорящих ЛГБТК-людей, эмигрировавших в другие страны
Продолжаем публиковать истории русскоговорящих ЛГБТК-людей, которые приняли решение эмигрировать в другие страны. Интервью были взяты в рамках проекта «ИСХОДники».
Кирилл и Керстен — семейная гей-пара из Германии, проживающая в Берлине. У них есть сын Николай, которому уже почти 2 года. Именно в Германии Кирилл встретился со своим будущим супругом
У Кирилла два высших образования – инженерное и богословское, сейчас он получает третье – математическое. При этом Кирилл осознал и принял себя как гея только на четвертом десятке своей жизни, когда был верующим и достаточно воцерковленным человеком.
В интервью он рассказал о своем конфликте с церковью, об отношении к религии и об осознании себя. Также вы сможете прочесть историю о том, как они с супругом решили завести ребенка и каково это — быть родителем в гей-семье.
Расскажи немного о себе
Меня зовут Кирилл. Я родился в Москве, родители у меня тоже из Москвы да и дедушка с бабушкой там жили. У меня семья типичной столичной технической интеллигенции: папа был профессором вычислительной техники в одном из московских вузов, мама – его студентка, которая работала впоследствии преподавателем в ВУЗе и сотрудником вычислительного центра. Дедушка был специалистом по гидравлике самолётов, бабушка по маминой линии была чертёжницей, а по папиной – одним из директоров Трехгорной мануфактуры.
У нас так повелось, что в семье все дети очень поздние: мой папа был очень поздним ребёнком, бабушка его родила в 45 лет. Да и я сам тоже был поздним ребёнком для тех времён – моей маме было 35 лет, а папе – 40. Ещё через 5 лет родился мой брат.
Когда я был маленьким,то меня это немного угнетало — у всех были такие молодые родители, а моих родителей принимали за дедушку с бабушкой. Помню, когда меня забирали из детского сада, то все думали, что это мой дедушка за мной пришёл. Меня это смущало.
А твой брат живёт в России?
Брат и мама живут в Москве, папа умер в 2012 году.
Получается, что ты закончил школу в 1994 году?
Нет, ещё раньше. Так получилось, что я рано закончил школу, поскольку мой папа понимал, что мы поздние дети — он очень хотел, чтобы мы как можно раньше встали на ноги. Он отдал меня в школу ещё в 6 лет, и я тогда перепрыгнул через класс: из второго в четвертый.
В средней школе и в старших классах я был на два года младше своих сверстников. В итоге я сдавал вступительные экзамены в институт, когда мне не было и 15 лет. И вот уже в 15 я стал студентом. Не думаю, что это было правильное решение. Из-за этого я не был так социализирован в школе, как большинство других детей. Разница в два года сделала меня немного аутсайдером; если в старших классах было уже полегче, то в средних классах было тяжело — эта разница в возрасте была очень сильно заметна.
Мне было сложно найти друзей в школе. Может быть из-за этого я стал таким замкнутым человеком, закрытым для новых знакомств.
Когда ты заканчивал учебу, то все школы были обычными?
Я поступил в институт в 1992-м году. Но последние два класса у нас уже была математическая школа при Московском авиационном институте. В ней была совершенно новая программа, предполагающая, что мы половину недели занимаемся в самом институте. Таким образом у нас, школьников, были обычные студенческие пары по полтора часа. Если у обычных студентов максимум бывает 3-4 пары в день, то у нас вместо 6 уроков было 6 пар. Это была убойная программа.
Значит последние два года школы вас фактически готовили к поступлению в этот ВУЗ?
Да, у меня и родители были связаны с МАИ. На тот момент я слабо понимал, что мне интересно. В тот момент у меня скорее появился интерес к гуманитарным областям. Мне казалось, что физику и математику понимает каждый, поскольку я сам происходил из такой семьи.
Считал, что по-настоящему интересные люди — это те, кто увлекается философией, историей или филологией. Для меня они были какими-то небожителями. А вот физиков и математиков я так не воспринимал.
В твоих соцсетях указано, что ты перестал работать в МАИ в 2003 году. После специалитета остался там в аспирантуру или стал преподавать?
Я остался аспирантуре. К концу обучения у меня появился научный руководитель, который занимался расчётами космических траекторий. Меня эта область очень увлекла, потому что она связана с прикладной математикой и мне казалось это интересным. Моим руководителем был известный профессор, специалист по механике космического полёта.
Тогда же я начал писать диссертацию — мой первый приезд в Германию был связан как раз с тем, что мы приехали на конгресс космонавтики в Бремен в 2001-м году. Там были серьёзные доклады профессоров, а также студенческая секция, на которой я тоже выступал с докладом.
Ты защитил диссертацию?
Нет, потому что параллельно с аспирантурой я поступил в один московский богословский ВУЗ на философию. Как я ранее говорил, тогда я заинтересовался гуманитарными науками. В девяностые годы был расцвет православной церкви и всплеск интереса к ней. В качестве альтернативы духовным академиям и семинариям, которые были клерикальными учебными заведениями, в Москве появился этот университет, где можно было получить гуманитарное образование, в том числе богословское. Только в его светском варианте.
А когда ты туда поступил?
Уже началась аспирантура, когда я поступил на вечернее отделение. Получается, что это произошло в 1998-м году.
Ты закончил ракетный факультет в МАИ, а после него поступил в богословский университет? Мне казалось, что люди, которые отправляют в космос космические корабли, если не атеисты, то как минимум агностики.
Да, я действительно закончил ракетный факультет. Но как раз большинство студентов и преподавателей в этом гуманитарном университете были, как это ни странно, математики и физики. У нас среди студентов, как правило, все были технари.
Просто в девяностые годы была такая атмосфера, что многие технари проявляли интерес к гуманитарному образованию. Также это ещё связано и с подъёмом православной церкви. Для многих это казалось интересным, включая меня.
И ты окончил этот университет?
Да, я его окончил. Именно по этой линии я в конце концов оказался в Германии. Этот университет заключил партнёрство с Берлинским университетом имени Гумбольдта, который в то время проявлял интерес к России.
В нем были программы, привлекающие студентов из Восточной Европы, включая Россию. В рамках этого партнерства они приглашали каждый семестр несколько студентов на один семестр (4 месяца). А поскольку я был на хорошем счету, то в 2004-м году меня отправили по этой программе в Берлин.
Почему ты решил не заканчивать диссертацию в МАИ?
Это случайно получилось, потому что я уехал. Мне надо было уже выходить на завершающий этап диссертации, а я в это время уехал на стажировку в Германию по линии другого университета. Планировалось, что поездка будет только на 4 месяца, но в итоге я не вернулся и остался в Германии.
Конечно, это формальный предлог, поскольку в гуманитарном университете я уже стал писать диссертацию, но уже по философии. Тема диссертации была связана с Германией и немецкой философией. По этой причине меня и отправили в Берлин, потому что тема диссертации по философии была связана с одним немецким мыслителем.
Проучившись 4 месяца в университете Гумбольдта в Берлине, я снова подал документы в этот университет. Получил студенческую визу и мне удалось продлить стипендию еще на год. Университет меня поддержал — они сказали, что хорошо, что я проявил инициативу и что это хорошая возможность написать диссертацию. Более того, они сказали, что после защиты я смогу быть у них преподавателем.
И с 2004 года ты уже живешь в Германии?
Я написал эту диссертацию и вернулся в Москву, где я её защитил. Я стал кандидатом философских наук. Потом остался преподавать в гуманитарном университете, но сохранял связь с Германией: у меня была действующая виза и я часто приезжал в Германию, но с 2009 по 2011 годы жил в Москве.
Честно говоря, я не планировал переезжать в Германию. За преподавание в университете почти ничего не платили и мне приходилось работать ещё на двух работах: я преподавал немецкий в другом ВУЗе и работал в одном издательстве редактором.
Что преподавал в богословском университете?
Я читал лекции каждый день по совершенно разным предметам: читал античную философию, немецкую философию, какие-то спецкурсы.
А какая у тебя была тема диссертации?
Направление, по которому защищалась диссертация – философия религии. Она связана с концепцией символа.
Я редко встречаю геев, которые интересуются религией. Официальная позиция православной церкви заключается в том, что геи противоречат догматам этой церкви. Получается, что православные геи оказываются в каком-то таком когнитивном диссонансе: с одной стороны, они православные, и в то же время они исключены из положительной коннотации православной религии.
Что при этом человек чувствует в голове? Что он ощущает? Просто мне кажется, что тут существует некое противоречие с тем, во что он верит.
В моём случае все-таки было по-другому. Наверное, это связано с тем, что я очень поздно осознал себя геем — это произошло в 35 лет, году в 2012-м, наверное.
В подростковом возрасте меня заинтересовало православие. Я считал себя человеком, для которого семья вообще не интересна. Да и отношения с девушками меня не интересовали. Я считал, что я просто такой вот человек, который любит быть один и который не интересуется отношениями.
При этом отношений с людьми своего пола я просто не мог представить — в моем сознании это было что-то недопустимое, в том числе и с религиозной точки зрения.
Я никогда не думал в этом направлении. Хотя подсознательно, наверное, какие-то проявления были всегда: и в школе, и даже в более раннем возрасте. Возможно, что я просто никогда не хотел для себя артикулировать это. Не хотел признавать собственную гомосексуальность.
А принятие этого происходило долго?
Это был длительный процесс. У меня тогда произошёл конфликт с церковью, потому что я встретил там людей, которые вели двойную жизнь, будучи гомосексуалами. Тогда у меня произошёл такой когнитивный диссонанс. Для меня это была шоковая ситуация. В России я никогда с этим не встречался, в том числе в богословском университете, где я был.
Но это только одна сторона. С другой же, в этом контексте я увидел со стороны нормальных геев, у которых были отношения. Я увидел, что это обычные нормальные люди. У меня просто тоже были в голове стереотипы, что геи – это очень странные люди, с которыми я себя никак не хотел соотносить. А когда понял, что геи – обычные люди, строящие нормальные отношения, то решил, что буду тоже искать такие отношения.
Это было очень сложно, этот процесс занял несколько лет. Я осознал себя геем и понял, что надо в этом отношении как-то двигаться. У меня не было знакомых геев и я не знал, с какой стороны подступиться. Это был психологически сложный процесс. Я вообще человек необщительный и закрытый — для меня пойти в какой-то клуб и с кем-то познакомиться совсем непросто.
Но тогда у меня начались первые отношения с молодым человеком из Бразилии. Он постоянно жил там — в один из его приездов в Берлин мы познакомились в одном из клубов. Два года у нас были отношения на расстоянии: я ездил в Бразилию к нему, а он ездил в Берлин.
Ты до сих пор верующий человек?
Сейчас скорее нет, но в то время — да.
Процесс этого принятия себя и вытеснил эту веру? Если бы это была не православная церковь, а лютеранская, которая довольно спокойно относится к геям, и даже благословляет гей-браки, то твоя вера и воцерковленность бы сохранилась? Это вообще у тебя это взаимосвязано или нет?
Сложно сказать. Для себя я это объясняю так: возможно, что я не был по-настоящему религиозным человеком. Для меня церковь – это культурная среда, в которой мне было комфортно. Мне эстетически нравилось, что происходит в церкви. Нравилась сама атмосфера. У меня были там друзья, с которыми мне было комфортно. Но вот был ли я по-настоящему религиозным — не знаю.
Сейчас я тоже не отношусь отрицательно к церкви. Я люблю христианскую культуру, люблю христианскую музыку, христианскую литературу, христианскую живопись. Мне это мне близко, в том числе близка и православная церковь. Я не настроен резко против церкви, но я это воспринимаю скорее в эстетическом плане — как культурный и философский слой, нежели как что-то духовное.
Поэтому когда у меня произошёл кризис отношений с местной церковной общиной, то мне было легко из неё выйти. Конечно, у меня был определенный круг общения и друзья, которые отвернулись от меня, когда я уже начал вести гей-жизнь. В итоге мой круг общения с тех пор кардинально поменялся. Большинство тех людей больше не поддерживают со мной общение. Это было очень тяжело. У меня была очень серьёзная депрессия, из которой я выходил медикаментозно. Это был очень болезненный процесс.
У тебя мама и близкие знают о твоей ориентации?
Да, в один из приездов в Москву я рассказал маме, брату и бабушке, она на тот момент была ещё жива. Это было примерно 10 лет назад, когда у меня уже начались отношения с Керстеном, моим супругом.
Они эту новость восприняли без восторга. Единственное, мой брат сказал, что мне надо было быть с ними более открытым — мол, зачем же нужно было это скрывать. Но в тоже время на следующий день он удалил меня из всех социальных сетей. Сейчас мама и брат обходят эту тему стороной, просто не поднимают ее.
При этом у тебя есть сын. Они с внуком и с племянником общаются?
Сейчас стало получше, но поначалу мама была не в восторге от этой идеи, поскольку ребёнок приёмный. Немного холодным было общение по началу. Но сейчас, когда мы с ней общаемся по скайпу, то мама с ним разговаривает.
Отъезд из России у тебя был связан лишь с профессиональным ростом и с дальнейшим личным развитием? Ты как-то связываешь свою дальнейшую жизнь с Россией?
Да, отъезд был связан с профессиональным ростом. По поводу России — сейчас это уже невозможно. Я отказался от российского гражданства. Это произошло семь лет назад. Более того, я получил немецкое.
Процедура получения гражданства проходила сложно?
Не очень сложно. Она занимает примерно год. В моём случае все было достаточно гладко: надо было приехать в Россию, взять там какие-то справки и сняться с учёта. Всё это прошло без проблем.
Единственное, отношение российского посольства Германии было неприятное. У них есть на сайте информация по поводу тех документов, которые они требуют, но из этой информации очень сложно понять, что именно они хотят.
Когда я в первый раз я принёс им пакет документов для выхода из гражданства, то они мне выкинули его в лицо без каких-либо комментариев и сказали читать сайт внимательнее.
Когда я во второй раз пришёл с уже более тщательно подготовленными документами, то все прошло нормально. Я даже спросил — не будет ли у меня проблем в том, чтобы приезжать в Россию, на что они мне сказали, что нет. Я могу получить визу или мои родственники из России могут сделать мне приглашение.
C чем связан отказ от российского гражданства?
Я не представлял себя в будущем в России. Я представлял своё будущее только в Германии. Когда я осознал себя геем, то понял, что буду искать партнёра и строить с ним отношения. Было очевидно, что в России это будет сделать сложно, поэтому особого желания возвращаться не было. Кроме того, у меня здесь сложился уже новый круг общения. У меня прервалась связь с друзьями, которые были в России. Это первый момент.
Во-вторых, я очень не люблю Москву, как город. Я чувствую себя там очень некомфортно, хотя я там родился и вырос. До сих пор, когда я приезжаю туда, то чувствую себя очень неуютно. А Берлин мне всегда нравился. Это и склонило меня остаться в Германии. Я понял, что буду здесь жить и поэтому хотел получить немецкое гражданство. А его нельзя получить, имея другое.
Был, конечно, вариант с постоянным видом на жительство — некоторые мои знакомые так и живут, сохраняя российское гражданство и не становясь гражданами Германии. Но в моём случае сыграл роль тот фактор, что я настолько устал от сидения на двух стульях, мне настолько надоело хождение в ведомство по делам иностранцев, что я подумал, что надо раз и навсегда этот вопрос уже закрыть.
Правда, я не мог предположить, что начнётся война или что будет covid, из-за чего возникнут сложности с приездами в России. Но пока есть возможность получать визы. Будет ли она в дальнейшем — сложно сказать. Но я все равно ни о чём не жалею. Будучи гражданином Германии, я чувствую себя более защищенным, когда приезжаю в Россию.
В каком году вы познакомились с Керстеном?
Мы познакомились в январе в 2016-м году, а свадьба у нас состоялась 1 июля того же года. Все совпало очень удачно, потому что Керстен уже устал от бурной молодости и хотел стабильности. Он увидел, что я такой спокойный человек, который устал от сложных отношениях на расстоянии. Да и мне тоже хотелось стабильности.
Был ещё такой момент, что в 2016-м году у меня не было уверенности в возможности получить бессрочный вид на жительство, а нынешнее разрешение на пребывание могло закончиться в любой момент, его могли не продлить. Брак же позволил убрать эту неопределенность.
Сколько вашему сыну Николаю лет?
Ему год и 11 месяцев.
Как долго шли к идее завести ребёнка?
Долго. Я вообще никогда не думал, что буду жить в браке и тем более заведу детей. Я всегда был ориентирован на одиночество и думал, что дети – это совсем не моё. Кстати, я ещё думал, что и собаки – тоже не моё. В итоге в 2016-м году первое, что мы сделали — это купили собаку. Наш французский бульдог до сих пор с нами. В этом году ему удаляли рак, он немного болеет.
Керстен очень любит семью, большую семью, и ему всегда этого не хватает. Он всегда переживал, что, например, не удаётся выстроить отношения с моей семьёй. Его мама умерла как раз в тот момент, когда мы познакомились. У него у самого есть брат и сестра, с которыми у него сложные отношения. Он по этому поводу тоже переживал — говорил, что мы одни, у нас никого нет. При этом инициатива завести ребенка исходила скорее от него.
В Германии наиболее простой способ это сделать — это взять опеку над ребёнком. Это не усыновление. Три года назад мы зарегистрировались в ведомстве по делам детей. Там прошли необходимую процедуру, которая заключалась в многочисленных встречах с сотрудниками этого ведомства.
Сотрудники посещали наш дом. Проверяли, чем мы занимаемся, кем работаем. Не было ли у нас конфликтов с полицией. Вся эта проверка заняла примерно год.
После этого обычно они звонят и говорят, что у них есть такой-то вариант, пока не показывая ребёнка. В какой-то момент нам тоже позвонили и сказали, что у них есть мальчик, которому было на тот момент 6 месяцев. У него есть мама и папа, причём с мамой мы обязаны встречаться.
Папу долгое время мы не знали, но потом мама нам сказала, как его зовут. Впоследствии мы нашли его в фейсбуке — он выглядит точно также, как Николай. Мама Николая — молодая женщина, у которой уже очень много детей, но она лишена родительских прав. Она не в состоянии сама ухаживать за детьми.
И каково тебе быть отцом?
Не очень легко. Если бы я знал заранее, то может быть и не решился бы на этот шаг. Первый год был очень тяжёлый. В Германии если ребёнок не родной, то тебе не положен декретный отпуск. Мне пришлось сократить своё рабочее время, чтобы заниматься ребёнком. На год перешёл с полной ставки на полставки. У Керстена более свободный график.
Нам приходилось как-то выкручиваться, чтобы мы могли полноценно заботиться о ребёнке. Также это привело к конфликтам в семье, ребенок стал еще одним повод для ссор. Мы никогда столько не ссорились, сколько за этот год. Так что для наших отношений это был очень сложный год. Даже для гетеро-семьи появление ребёнка становится порой тяжелым испытанием — настолько, что они расстаются.
Но мы держимся, справляемся. Сейчас Николай ходит уже в садик и нам стало полегче. Я снова могу работать на полную ставку.
Вернемся к переезду в Германию. Расскажи, как ты оказался тут в 2011-м году?
Спустя два года работы в России меня снова пригласили в Германию для работы в проекте университета Гумбольдта. Этот проект был связан с написанием словаря религиозной лексики — им был нужен человек, знакомый с реалиями России и православия, в том числе с особенностями терминологии. Проект был рассчитан на два года.
Я согласился на эту работу и снова приехал в Берлин. У меня была действующая виза и это было буквально решением одного дня. Я участвовал в конкурсе на это место — когда мне сообщили, что меня одобрили, то уже на следующий день я улетел в Берлин. Правда, мы не уложились в два года. Для завершения проекта нам пришлось его продлевать. В итоге мы продлили его на три года, а через три года — снова не успели его завершить! Пришлось продлить ещё на три года.
В общей сложности я проработал в этом проекте больше семи лет. В итоге мы не получили очередное продление финансирования проекта и профессор сказал, что будет доделывать его в одиночестве. Словарь должен выйти уже в этом году.
Когда ваш проект не продлили, то куда ты пошёл работать и как вообще нашёл работу?
Я понял, что будет сложно найти какие-то новые гуманитарные проекты да и не рассчитывал на это. Решил вернуться к своей первой инженерной специальности. Что, кстати, тоже было тоже непросто. Всё же я 20 лет не занимался техникой или программированием. Но всё равно решил, что можно заняться программированием.
Поступил на специальность информатика в Берлинский технический университет, который совсем рядом от нас в Шарлоттенбурге. Одновременно стал искать работу. В итоге больше двух лет проработал в аэропорту на простой должности — например, сидел на стойке регистрации, одновременно учась в университете.
Когда я понял, что уже вспомнил свои инженерные навыки, то стал искать работу по этой специальности. Примерно 3 года назад удалось найти работу программиста в довольно старой немецкой фирме, которая уже существует около 30-ти лет. Они занимаются электроникой, в том числе создают программное обеспечение. К моему удивлению, они взяли меня на должность разработчика программного обеспечения, хотя знали, что у меня практически нет никакого опыта. Такое решение до сих пор остается для меня загадкой. Но я и сейчас там работаю.
Ты уже получил третье образование?
Я еще не закончил учебу, потому что в процессе обучения увлёкся математикой. Во многих европейских ВУЗах ты во многом сам определяешь программу — то есть те предметы, которые ты изучаешь и потом сдаёшь по ним экзамены. По информатике я почти уже программу выполнил, но потом переключился на предметы по математике. Поэтому я до сих пор продолжаю учиться. Буквально на прошлой неделе сдавал экзамены. Сейчас у меня начинается новый семестр.
Ты был религиозным человеком. Как ты считаешь, рисовать карикатуры на пророка, сжигать коран или библию – это плохо и должно наказываться? Кстати, я ни разу не слышал про акции по сжиганию библии. Или просто в отличии от сжигания корана на это никто не обращает внимание?
Я тоже не слышал об акциях, где сжигали бы библию. Думаю, что все-таки для христианства это не так характерно. Глумление над священными предметами вызывает сильную реакцию, когда происходит какое-то обожествление этих предметов.
Конечно, в православии тоже есть иконы, но если у человека нормальное здоровое религиозное сознание, то он понимает, что в конечном итоге это все равно лишь доска с красками.
Получается что большинство, а точнее активное меньшинство мусульман, плохо осознают, что коран – это всего лишь книга?
Это та же самая проблема, что с Pussy Riot. Почему была такая волна? Стоит посмотреть комментарии, которые давал, например, тот же Андрей Кураев, который здраво посмотрел на этот вопрос. Он тогда не оскорбился этой акцией. Что касается корана — я просто не знаю мусульманское богословие.
А такие акции, как тот памятный панк-молебен Pussy Riot, карикатуры на пророка в Charlie Hebdo или сжигание корана – это вещи, которые стоят наказывать на законодательном уровне?
Нет, конечно. Это абсолютно недопустимо. Уголовное преследование за подобные акции недопустимы независимо от конфессии.
Как ты узнал о войне? Какова была твоя первая реакция?
Узнал из новостей утром, а реакция была шоковой.Страх и непонимание. Хотя и до этого было постоянное нагнетание ситуации. Я как раз планировал поездку в последних числах февраля в Москву, которая, разумеется, не состоялась.
Помню, что в переписке с моим знакомым в Москве, я оговаривался, что если ничего не случится, то тогда я приеду. То есть я уже предполагал, что может что-то случиться.
А после войны ты за эти полтора года ездил в Россию?
Да, я ездил в Россию в том числе и в этом году. Последний раз я ездил через Калининград. Добирался до него наземным путём — сейчас организована сеть частных маршруток. Есть специальный телеграм-канал, где можно найти маршрутку до Калининграда. А уже из Калининграда летает Аэрофлот.
За прошедшие полтора года ты заметил снижение поддержки Украины в Германии?
Честно говоря, я не заметил, что поддержка уменьшилась. Но я человек, который не очень вовлечен в политику. Меня не интересует политика, пока она меня непосредственно не затрагивает. Другими словами, я не проявляю никакой политической активности. Общество и государство мне совсем не интересны.
Но когда я езжу на работу, то проезжаю мимо российского посольства. Напротив него есть украинский мемориал, где постоянно горят свечи, лежат цветы и висят фотографии. Ничего не изменилось. Там по-прежнему постоянно стоят люди, которые высказывают поддержку.
Я не замечаю каких-то изменений в уровне поддержки. Украина – это такой форпост, который сейчас защищает всю Европу. Поддерживая Украину, Германия обеспечивает и свою безопасность.
Во второй половине нулевых обсуждалась тема гей-прайда в Москве. Тогда даже выходили с радужными флагами к мэрии. Стоит ли вообще проводить гей-парады?
Это правильно до тех пор, пока геи не чувствуют себя наравне с другими членами общества. На меня производит впечатление в Германии, что наша гей-семья с ребёнком совершенно не выделяется ни в нашем доме, ни в нашем микрорайоне. К нам все относятся как обычной семье. Да и мы сами чувствуем себя обычной семьёй, какой и являемся: с такими же проблемами, как и у гетеро-семей.
Но гей-прайды продолжают проводить и в Берлине…
Я считаю, что это хорошо. Но в России это ещё более актуально. Хотя и очень опасно. До тех пор, пока на геев смотрят как на каких-то инопланетян — это нужно делать. В Германии в нашем районе это не так, но в других районах до сих пор живут люди, для которых это новшество.
Например, в русском районе Марцан (нем. Marzahn) проводят русский гей-прайд, потому что там до сих пор живут люди старой советской закалки. Я знаю это по себе, у меня у самого было представление о геях, далекое от реальности.
Если вы всей семьёй поедете в Россию к бабушке в гости, то будет ли это безопасно для вас?
Мы думали об этом. С каждым месяцем это становится все опаснее. Ещё год назад мы всерьёз думали о том, чтобы поехать вместе всей семьей, но сейчас это уже практически невозможно.
Выражаем благодарность за предоставленный материал
журналисту Валерию Клепкину и фотографу Никите Эрфену
